– Насколько я понимаю, вы подали заявление о пропаже, но теперь девочка уже дома.

– Там еще нужно кое с чем разобраться, но да, это было огромное облегчение. Последнее, что я помню, это как вышел из машины и положил ключи в карман.

– Это, должно быть, возле «Дома на скале» произошло.

Шанс кивнул, но подумал при этом о своих карманах и о том, что там еще могли обнаружить… маленькие ножны на проводках.

– Мне сказали, вы врач.

– Психоневролог.

– Интересная область деятельности, – сказал детектив Ньюсом. – Вам что-нибудь говорит имя Реймонд Блэкстоун?

Шанс сказал, что нет, предварительно изобразив глубокие раздумья.

– Конечно, у меня было много пациентов за последние годы, но этого имени я не припоминаю.

– Что ж, – сказал ему Ньюсом, – это тот самый коп, о котором я вам говорил, но он еще и одна из жертв. Его нашли неподалеку, но свидетели говорят, что встречали его и у «Дома на скале». Не припоминаете, видели там кого-то еще, перед тем как упасть?

– Мой ответ на это будет – нет. Почти полная амнезия относительно тех событий. Думаю, в общей сложности у меня из памяти исчезло около часа.

– Как причудливо работает мозг, правда? Но думаю, вы осведомлены о таких вещах лучше большинства людей.

– У всех нас постоянно идет процесс запоминания, – сказал Шанс, который только обрадовался подобной возможности. – С такими повреждениями, как мое, физиологические процессы в мозгу прерываются. Но как именно или почему ретроградный компонент может различаться так сильно… почему некоторые люди с амнезией не помнят всего несколько минут, в то время как другие теряют месяцы или даже годы…

– И дело тут не только в тяжести телесных повреждений?

– Она, конечно, имеет значение, но могут играть роль психологические факторы… психологическая амнезия… Мы рассказываем сами себе истории, чтобы осознать, кто мы есть. Определенные типы эмоционально насыщенных и травмирующих событий слишком ужасны, чтобы вписаться в создаваемое нами повествование. Поэтому мы их блокируем. Такое бывает с солдатами, другими людьми с посттравматическим синдромом…

– И с копами, – улыбнулся ему Ньюсом.

– Те, кто служит в полиции, конечно, находятся в таком положении, что у них может быть подобный опыт. – Он решил, что, пожалуй, пора придержать коней.

– И каковы же шансы, что подобные воспоминания вернутся?

– Тут всего два варианта. Одни люди через некоторое время все вспоминают. Другие не вспоминают никогда.

Детектив Ньюсом достал визитную карточку:

– Если вспомните что-то, позвоните. – Он положил ее на стол у кровати Шанса. – А вы интересный человек. Я бы с удовольствием поговорил с вами еще, когда вы оклемаетесь.

– Медсестра сказала, что вы забрали мою одежду.

– Да, извините. Хотим исследовать ее, посмотреть, не были ли вы и Блэкстоун в контакте или не стали ли жертвами одного преступника.

– Неужели?

Ньюсом пожал плечами:

– Мы пока точно не знаем, где ранили Блэкстоуна. Как я сказал, его видели на Оушен-бич. Там, откуда в такой спешке сбежали парни из «мерседеса». И тут вдруг вы… врач. Может, вы что-то там видели или пытались помочь. Возможно, чем-то поможет лаборатория… ворсинки ткани, волосы, кровь. Скажем так, я не слишком верю в совпадения. Жена говорит, это из-за моей работы, – он опять улыбнулся.

Когда детектив ушел, Шанс вызвал звонком сестру и попросил, чтобы ему ввели еще дозу морфина и принесли газету.

Конечно, детектив не солгал. В газете была вся информация, во всяком случае очевидная. Реймонда Блэкстоуна нашли мертвым в номере мотеля «Голубой дельфин». Там же обнаружились улики, указывающие на связь покойного детектива отдела убийств с румынской бандой, которая базировалась в Окленде, торговала людьми и крышевала проституток. Что до того, перемещали тело или нет, то, как и предполагал Ньюсом, газеты этот вопрос не затрагивали. В мотеле также обнаружили тело некоего румына, связанного все с той же оклендской преступной группировкой. Еще двух человек, тоже, предположительно, румын, видели покидающими место ДТП неподалеку от Оушен-бич. Те двое вдобавок сбежали с места дорожного инцидента с участием пешехода. Под конец газеты упоминали, не разглашая имени, врача из Сан-Франциско, который упал со скалы практически там же, откуда сбежали румыны, и в то же время.

В газете было очень много домыслов о том, почему все эти события произошли так близко друг к другу и почти одновременно, и нет ли между ними какой-то связи, но очень мало фактов. До сих пор появлялись все новые очевидцы, а власти разыскивали людей из «мерседеса». Всех обладавших какой-либо информацией просили связаться с полицией.

Шанс пребывал в прежнем состоянии и безуспешно пытался заставить себя вспомнить. Ему пришло в голову, что Жан-Батист недолго увлекался гипнозом. Предположив, что от гипноза может быть толк, Шанс позвонил в бизнес-центр, но узнал, что здоровье француза внезапно ухудшилось. Его друг был в здании, но заперся у себя в квартире и не отвечал на звонки.

В отсутствие достоверных фактов оставалось лишь работать с тем, что было. Без сомнения, Шанс с Блэкстоуном стояли рядом и могли дотянуться друг до друга. «Старлайт» столкнулся с «мерседесом». Гудели автомобильные сигналы, но тут уже начиналась область догадок. Автомобильные сигналы должны были гудеть. Металл – скрежетать и прогибаться. Стекло – биться. Всякий, кто находился хотя бы в относительной близости от столкновения, обязательно обернулся бы посмотреть, что происходит. И Шанс должен был воспользоваться возможностью и вонзить нож Блэкстоуну в грудь, куда-то в район второй пуговицы на голубой рубашке, которую носил детектив… И, кажется, это произошло… кровавый красный цветок расцвел на груди… ритм останавливающегося сердца ощущался даже через сталь, устремившуюся к дуге аорты…

Но еще Шанс мог вспомнить с той же или даже большей ясностью и что-то другое. К примеру, в мельчайших деталях воспроизвести в уме бунгало, оформленное в отвратительных желтых и коричневых тонах, жаростойкий пластик с огуречным узором, глухие жалюзи на проржавевшем металле – в конце концов, «Голубой дельфин» построили в шестидесятые, в десятилетие его рождения. По идее, в мотеле за это время должны были сделать ремонт, но, конечно, у хозяев такого желания не возникло. В номере пахло застарелым табачным дымом и моющими средствами, на внутренней стороне двери висел жалкий список правил, запрещающих курение, громкую музыку и танцы, но не откровенное убийство. А из того, что Шанс знал о событиях на парковке, можно было с очень незначительными усилиями вывести дальнейшую цепь событий…

Он мог обнаружить ее… сидящую на кровати, с глазами круглыми, как у оленя в свете фар, и сразу понять, что облажался, что Большой Ди был прав, что на самом деле Блэкстоун позвал его не на разговор, а для того, чтобы Шанс умер в безвкусном мотеле вместе с сумкой, в которой лежал древний компромат, и разве можно было бы представить в такой ситуации иной вариант кроме того, что его, типичного докторишку, кто-то шантажировал, но ситуация вышла из-под контроля? Но что Блэкстоун задумал относительно Жаклин? Предполагал ли, что ее тоже найдут мертвой здесь или в каком-то другом уголке планеты, или ничего подобного не должно было произойти? Теперь это едва ли имело значение. И все же… Реймонд Блэкстоун должен был ощущать, что вот-вот добьется своего, вот-вот избавится хотя бы от одного из них, а может, от обоих, он уже предвкушал победу, и вдруг ему в колеса вставили несколько здоровенных палок… А дальше, возможно, в дверь ворвался Большой Ди… Или, может быть, это был сам Шанс? Может, именно тогда он пустил в ход нож, а если нет, то почему сейчас вспомнил об этом? Все, вплоть до последней детали жалкого, залитого кровью номера? Чего он не мог объяснить логически, так это того, как после всего ужаса очутился на песке Оушен-бич. Пляж и номер мотеля – это взаимоисключающие варианты, разве нет? Но с другой стороны – и вот тут-то и начинается настоящая неразбериха – так же верно (а подобное случается, особенно в ситуациях вроде тех, которые он описал детективу Ньюсому), что в определенных случаях, включающих как амнезию, так и посттравматический стресс, самые живые, подробные воспоминания пациента могут оказаться полнейшей выдумкой, а происшествия на пляже и в мотеле, если судить с точки зрения общепринятых стандартов, от начала до конца, в любом виде или даже в сочетании, настолько невозможны, что, скорее всего, являются горячечным бредом, вымыслом, а не опознаваемой реальностью, и почему бы тогда, в конце концов, не быть снисходительнее к себе? Почему бы не смешивать и не сочетать осколки памяти, будто они – не более чем цветные стеклышки в детском калейдоскопе, по случайному капризу перераспределяющиеся и создающие новую картину, подчиняясь легкому повороту запястья?