Но Чуб вдруг поняла: кроме дыры, в сердце Акнир нет никого. Ничего! Только призрачная Тень надежды, заманившая ее в темный 1888 год, искать затертые следы человека… или не человека.

Двухэтажное, с двумя симметричными флигелями здание Анатомического театра Киевского университета св. Владимира выглядело в наступающих сумерках хмуро, окна уже не горели. И на мгновение визитерши усомнились, что им удастся попасть вовнутрь, но дверь почти сразу открылась на стук.

Сторож выслушал их просьбу без любопытства и удивления.

— Эко вас всех на нее потянуло, — отреагировал он на их щедрый аванс. — Прям не знаю… хоть объявляй бенефис. У нас ведь, какой-никакой, а театр. Кабы покойница при жизни пользовалась таким успехом, наверное, не скончалась бы под забором. Вместе с вашими, как померла, уже семьдесят рублей заработала.

— Много.

— А при жизни цена ей была — полушка, — философски завершил сторож словами заправского шекспировского могильщика.

И внешность у него была подходящая — высокий, худой, с взъерошенными и пышными седыми космами волос, которые вряд ли мог укротить гребешок. На плечах у него лежал длинный клетчатый плед в сине-красную клетку.

— Хоть есть на что посмотреть? — спросила Даша.

— Смотря, что вы хотите увидеть… Дай бог память, где наша бенефециантка-то, здесь или в ледник уж снесли? Поглядим тут для начала. Прошу! — местный Харон указал им направление, и минуту спустя, попетляв по темным коридорам, они оказались рядом с дверями трупарни. — Заходите, не бойтесь.

— А вы совсем не боитесь? — спросила Акнир, скорее чтобы поддержать разговор.

— Мы привыкшие. Тут и обитель моя, — ткнул он пальцем в сторону ничем не примечательной двери между трупарней и другим помещением, судя по запаху — ватерклозетом. — Что застыли-то? Уж заходите, не мешкайте, у меня нынче еще одно дельце имеется… праздник сегодня большой.

— Уж не Хэллоуин ли? — пошутила Даша и пояснила: — Это в Америке-Европе празднуют, в Ирландии, в Англии…

— А вы не смотрите на вид, — внезапно обиделся сторож, — я человек просвещенный, бывший студент, и лишь прискорбные обстоятельства, не имеющие касательства к делу, не позволили мне завершить образование, соразмерное моему дарованию. Однако газеты читаю регулярно. Жаль, из Англии они приходят с опозданием на день или два… Вот, если желаете подтверждений, — с видом попранного достоинства он извлек из-под складок пледа сложенную вчетверо затертую газету «Manchester Guardian», — ту самую, которую ранее дала им Пепита. — И прошу заметить, что с момента открытия наш Анатомический театр считается лучшим в Европе и снискал особую славу благодаря уникальной коллекции профессора Вальтера — собранию черепов и различных зародышей.

Сторож толкнул дверь, зашел в большой и холодный, как огромная черная могила, зал и повернул ручку электрического выключателя. Под потолком загорелись матовые шары, помещение заполнилось желтоватым светом, тускло замерцал кафель и стеклянные пробирки, баночки с пробками, медицинские инструменты, приборы в маленьких шкапчиках. Они увидели череду одинаковых покрытых цинком столов с желобами для стока крови. Большинство из них были пусты, лишь на некоторых лежали накрытые сероватой тканью тела.

— Поглядим, кто тут остался у нас? — сторож сдернул покров с первого покойника.

— Красивый, — невольно прошептала Даша.

Даже в смерти закостеневшее желтое тело молодого мужчины не утратило своей привлекательности — великолепно развитая мускулатура, страдальческая складка рта, заострившийся нос и страшная багровая рана на виске.

— Офицерик. Вчера застрелился, — пояснил сторож. — Дурак… жизнь в карты продул. Что стоите, желаете лицезреть его дальше?

— Нет, нет… — открестилась Даша, с трудом оторвав опечаленный взгляд от красивого мертвого лица. — Нам проститутка нужна.

— Что ж, на вкус и цвет товарища нет, одному нравится арбуз, а другому свиной хрящик, — не упустил случая щегольнуть фразою сторож и отдернул другую простыню.

И нехорошее чувство поселилось под сердцем у Даши, — какое-то несоответствие, еще не окрещенная ею неправильность происходящего.

На оцинкованном столе лежала девушка — с бледным телом, почти белыми мертвыми губами и длинными русалочьими волосами, такими черными, какие бывают лишь у определенных народов, цыган или молдаван.

Такие же длинные прямые черные волосы были у барышни в одесском ресторане.

«…так ходят только русалки и душечки», — сказала Акнир.

На шее покойницы виднелся явственный след от петли, глаза почему-то остались открытыми и отражающиеся в них огни делали их безумными. Тело девушки было покрыто ужасными синяками и кровоподтеками.

— Эту жизнь допекла, — печально сказал сторож. — Сама в петлю полезла. Отец каждый день надругался.

Он не стал сдергивать третье покрывало, лишь показал на специфический «горб» в середине.

— Там, помню, пузач лежит… скрипач, утром преставился, музыкантишка из трактира, — значит, ваша красотка ниже. Хотя, в ее положении, казалось бы, ниже некуда!

— А это что такое? — спросила шепотом Даша.

Откуда-то из недр Анатомического театра она услышала песню.

В гулких пустых залах городского морга, в сумерках подступающего праздника нечисти, песня была слишком неуместной — или, напротив, невыносимо уместной:

тихо выводил девичий голос.

— Дочь моя поет, — и бровью не повел седой сторож, — со мной здесь проживает на казенной квартире. Любит малороссийские песни.

И Чуб вдруг показалось, что изуродованная побоями русалка с безумным взглядом внимательно слушает песню — до странности уместные здесь слова о гибели и мести.

— Еще раз милостивейше прошу вас поторопиться, милые барышни, — сказал сторож. — Времени почти не осталось, — Харон извлек из под пледа часы на цепочке, покачал всклокоченной седой головой и вдруг выкинул штуку — передернул плечами, сбросил себе на руку клетчатый плед, словно романтический плащ, и предстал перед ними во фраке с белой манишкой.

— А может, я в театр иду! — с непонятным весельем пояснил он. — Здесь тоже театр, знамо… но иногда хотелось бы и на живых посмотреть актеришек, тоже занятное дело.

Они вышли из здания, следуя за огоньком прихваченной сторожем керосиновой лампы, зашли во двор и спустились в подвал по узкой крутой и склизкой каменной лестнице. Здесь, в наполненном тяжелыми миазмами небольшом помещении, со стенами-сотами-ячейками, такими узкими, что в первый миг было трудно понять, как туда можно поместить человека, хранились десятки трупов. Едва ли не из каждого отверстия торчали чьи-то голые ступни, дотошно помеченные номерками.