— Состоит. Страхолюдный паренёк… Что они натворили?

— Да так… Убили четырёх человек: двух в Москве и двух здесь, в Петербурге.

Генерал ахнул:

— Вот сукины дети! Не зря я на Штакенберга в Военное министерство секретный запрос послал.

— Давно послали?

— Вчера, как тот из Москвы вернулся.

— Что же вас к этому побудило?

Генерал опять пошамкал губами, потом сказал, глядя на Благово с некоторой иронией:

— Видите ли, молодой человек, я только с виду придурковатый. В польскую компанию 1863 года я отвечал в корпусе за разведочное направление; некоторое понятие имею. Меня насторожили нестыковки в указе об отставке ротмистра Штакенберга. Как, кстати, его настоящее имя?

— Рупейто-Дубяго. Он действительно отставной ротмистр из драгун, но начинал армейским кирасиром.

— Ещё надеялся меня обмануть, дурачок, — усмехнулся генерал. Он порылся в столе и протянул сыщикам бумагу — это оказалась копия запроса в Военное министерство. Письмо было составлено очень умно и выказывало замечательную наблюдательность корреспондента.

— Я думал, вы пришли в качестве ответа на запрос.

— Извините, ваше превосходительство, но мы не из Военного министерства, а из Эм Вэ Дэ. Преследуем этих убийц во исполнение монаршего распоряжения.

В один миг тщедушный на вид генерал вскочил на ноги:

— Чем я могу помочь в исполнении данного распоряжения?

— Где Рупейто-Дубяго может находиться сейчас?

— Ему предоставлена служебная квартира в нашем здании. Вход со двора, во втором этаже налево. Ротмистр жалуется на боли в руке — последствие контузии — поэтому редко выходит. Я уж на него, как на работника, рукой махнул. А выгнать боевого офицера было совестно.

— Можете, ваше превосходительство, прямо сейчас начать искать ему замену. Лыков, за мной!

Они обнаружили убийц сразу, как только вошли во двор. Рупейто стоял около выгреба и что-то сердито выговаривал Мишке Самотейкину, а тот согласно кивал низколобой головой. Увидев Лыкова, живого и здорового, оба выпучили глаза.

— Шутник покойник: умер во вторник, в среду хоронить, а он поехал боронить! — ухмыльнулся Алексей. — Ась? Что-то я не вижу на ваших рожах радости. По поводу моего чудесного воскрешения.

Рупейто сунул было руку в карман шинели, но Благово уже нацелил свой верный «галан»[130]ему в лоб. И сказал вкрадчиво:

— Знал бы ты, скотина, как я мечтаю пристрелить тебя при сопротивлении аресту, ты бы не шевелился…

И ротмистр тут же поднял руки вверх. Зато осерчал Мишка Самотейкин. Не обращая внимания на дуло револьвера, он, словно бык, попёр на Лыкова.

— Чё, мало тогда показалось? Добавки отвесить?

— Ага, — улыбнулся Лыков во весь рот, уже предвкушая удовольствие. — Я тогда шутил, а нынче всерьёз будет. Готов ли?

— Готов, готов.

— Ну, тогда получи.

И неожиданно с двух строн сильно хлопнул колбасника кулаками по ушам. Тот опешил, разинул рот и тут же получил прямой в челюсть. Быстро-быстро засеменил назад, но не удержался на ногах и шлёпнулся на пятую точку. Из разбитой губы обильно хлынула кровь.

— Ах, маракузия! — взревел Мишка. Не без труда поднялся и бросился на Алексея. Тот ловко отскочил и дал ему вослед крепкого пинка.

— На!

Мишка снова упал, теперь уже на брюхо. Вскочил, посмотрел на себя: весь перепачканный, штаны треснули по шву… С матюками подскочил он к обидчику, злой, огромный и страшный. Однако Лыков явно развлекался. Перед самым столкновением он нырнул вниз, подхватил Самотейкина под коленки и швырнул его через голову.

Хватившись со всего маху о булыжники, колбасник лежал, потрясённый, на спине и не помышлял уже о сопротивлении. Титулярный советник, однако, с этим не согласился.

— Эй, ты чего там разлёгся? Вставай, баранина! Я только начал веселиться.

Схватив Мишку за волосы, он одним рывком, словно картонного, поставил его перед собой.

— Учись, дурак, как это делается. С Лыковым тягаться — не баб резиновыми жгутами душить. Готов ли?

Колбасник молча кивнул и выставил вперёд огромные кулаки. Лучше бы он этого не делал… Лыков напал стремительно. За восемь секунд он нанёс двенадцать ударов, каждый их которых сбил бы с ног обычного человека. Самотейкин ещё стоял, но уже не пытался даже защищаться. Голова его безвольно моталась из стороны в сторону, залитое кровью лицо сделалось жалким.

Отойдя на шаг, сыщик полюбовался на свою работу. Потом вспомнил:

— Да! А за Хапиловку?

Благово с Рупейто одновременно отвернулись. Лыков примерился и ударил…

Через полчаса с Очаковской улицы на Фонтанку, 16 рванули три кареты. В одной трясся, лёжа на полу, Мишка Самотейкин — он был без сознания. Во второй везли скованного наручниками Рупейто-Дубяго. В третьей ехали довольный Благово и возбуждённый, не остывший ещё после боя, Лыков. Когда проезжали мимо Таврического сада, Благово наклонился к своему ученику и сказал вполголоса:

— Слышь, Алексей! Когда станем делать доклад, не рассказывай никому, что мы нашли их случайно, по жетону. Пусть начальство считает: убийц ловко вычислили. И мы с тобой такие охрененные сыщики, что чёрта из-под земли достанем!

— Но это же сущая правда, Павел Афанасьевич!

— Вот-вот, так всем и говори.

Через три дня после задержания Лыков обнаружил, что пятно седины на его затылке исчезло. Могучий организм титулярного советника переборол все последствия пребывания в пещере. Весёлый и уверенный, он ввалился в кабинет начальника и обнаружил Благово в таком же хорошем расположении духа. Павел Афанасьевич только что вернулся с аудиенции у министра.

— Московский Баранчик сознался! — объявил он своему ученику.

— В чём именно?

— В трёх убийствах. Маньку-Контузию Самотейкин душил без его участия.

— А изменника он назвал? Который меня выдал.

— Об этом ротмистр молчит. И вряд ли что скажет. Но всё равно, дело сделано, августейшее распоряжение выполнено. Главное — признание им убийства Макова. Министр передал нам «монаршее благоволение». В канцелярии как раз сейчас вписывают нам с тобой в служебные формуляры это отличие.

— Вот повод! Как говорят у моих друзей уголовных: «Плюнь пошире! Кутнём, да закаемся». Сегодня вечером выпью аршин водки.

— А ты что, выпиваешь аршин водки? — подозрительно осведомился Благово.

— Легко, Павел Афанасьевич. Там шестнадцать рюмок всего! проверено.