На вопрос, когда «такая ходила», старушка неуверенно ответила:

– Давно… Может, лет десять назад.

– А к кому?

– На пятый этаж, к Прохоровым. То ли к младшему сынку, то ли к старшему, которого вот убили… Нет, погоди, сынок, младший в армии был, к старшему, значит.

Старушка еще проконсультировалась со своей дочерью – заморенной грузной женщиной, бросившей на плите кастрюлю с тушеной капустой, и наконец уточнила показания:

– К старшему, к Игорьку. Санька-то был в армии, верно, он на год раньше моего внука ушел… А я помню, мы как раз нашего провожали, когда она тут бывала. Аккурат, в тот самый день, на проводах, я ее возле подъезда видела, потому и запомнилось, что день такой… Стало быть, значит, к Игорьку.

– Она вроде за него замуж собиралась, – дочь старухи старательно обтерла руки полотенцем и взяла фотографию, поднеся ее к своим тусклым, слезящимся от кухонного чада, близоруким глазам. – Да, я ее помню. Только она тогда не такая белая была, обесцветилась, значит. Русые были волосы, темно-русые.

– Коса была, – радостно припомнила старушка. – Почти до пояса!

– А что же свадьба, расстроилась? – спросил помощник следователя.

– Нам не докладывали, – женщина вернула ему фотографию. – Они вообще необщительные были, эти Прохоровы. Игорь потом на другой женился.

– До-о-лго он ждал… – пригорюнилась старушка. – Игорь-то. Лет пять, что ли? Уж совсем мужик стал, а все не женился. Значит, эту любил. Она ничего была, вежливая. Не то что эта, теперешняя… Никогда не поздоровается.

– Прохоровы за что боролись, на то и напоролись, – резко заметила ее дочь.

Помощник следователя попросил ее объясниться, и та, вдруг испугавшись, пролепетала:

– Да они все такие были, угрюмые… И эта Лика их тоже такая.

– А вот Машенька веселая была… – тянула свое старушка.

– Ее Машей звали? – ухватился помощник. – Вы точно помните?

– Машей, Машей. Мне еще Анечка говорила, жена Ивана. Вот она из всех самая, помню, веселая была, теплый человек… – Глаза у старушки начали слезиться, то ли от чувств, то ли от острого капустно-лукового запаха с кухни. – Бывало, всегда поговорит, о здоровье спросит… А потом сама стала болеть, и все болела, болела…

Фотографию опознали еще в двух квартирах этого же подъезда. Высказались все примерно в том же роде, что и первая старушка с дочерью: к Прохоровым ходила эта блондинка, очень давно и с тех пор никогда не появлялась. Была невестой одного из сыновей (после расчетов вспоминали, что старшего), но свадьбы не вышло. Жена Ивана Петровича вскоре после этого начала тяжело болеть. Тогда же и с мужем развелась, а по какой причине – никто не знал. Все удивлялись, ведь люди прожили вместе столько лет, двое взрослых сыновей и семья была крепкая… Самого Ивана Петровича тоже больше никто не видел, ну а Игорь в конце концов встал на ноги, купил квартиру матери и брату, сам женился. Ни один из опрашиваемых не видел Машу тем вечером третьего мая, когда она, судя по словам ближайшего соседа Прохоровых, Юрия Головлева, посетила бывшего жениха в его квартире. Остальные жители дома не только не помнили Маши, но даже Игоря и его жену нечетко вспоминали. Подтверждалась легенда об удивительной необщительности этой замкнутой в себе семьи.

Последними помощник следователя посетил Головлевых. И мать и сын были дома. Они приняли посетителя в тесной комнатке, завешанной с пола до потолка картинами в суперреалистической манере. Тут висели натюрморты, которыми можно было пообедать, портреты, где была передана даже пористость кожи, интерьеры, в которых можно было жить, если только вытереть осевшую на мебели реалистически написанную пыль. Картины были добротные, но скучные.

Ада Дмитриевна явно была недовольна, что ее застали врасплох, неподкрашенной и непричесанной. Она сидела в глубоком рассохшемся кресле, туго запахнувшись в малиновый шелковый халат и недобрыми глазами наблюдала за летавшей из угла в угол молью. Время от времени она поправляла откинутую за спину волну недавно вымытых жестких черных волос. Сын – полная ее противоположность – худой, белобрысый, голубоглазый, сидел на стуле выпрямившись, как приговоренный, и не сводил глаз с визитера. Им предъявили фотографию, и Ада Дмитриевна небрежно сказала:

– Не помню, не видела.

– Вы уверены? – Помощник следователя все еще держал перед ней фотографию, от которой женщину, казалось, мутило. Она отвернула к локтю широкий рукав халата, протянула белую пухлую руку и взяла фотографию, осторожно, как будто та готова была вспыхнуть и загореться со всех углов. С минуту подержала ее и вернула:

– Совершенно уверена. Я не видела этой женщины. Ее видел мой сын.

– Да, – откашлявшись, подтвердил Юра. – Я рассказал об этом следователю.

– Вы ее видели вечером третьего мая?

– Да, – Юра снова принялся откашливаться, будто в горле что-то ему мешало. Мать спокойно посмотрела на него, и он весь залился краской, но наконец замолчал.

– Вы уверены, что не видели ее никогда раньше, до вечера третьего мая? – Вопрос был адресован и матери и сыну, но ответил один Юра:

– Никогда.

– Дело в том, что я сегодня опрашивал жильцов этого дома. И некоторые сообщили мне, что эта женщина была невестой Игоря Прохорова.

– Вот как? – Женщина снова протянула руку, с каким-то царственным, снисходительным видом, взяла фотографию и рассматривала ее дольше и критичнее, чем в прошлый раз. Наконец, легонько усмехнувшись, словно выразив свое неодобрение, ответила: – Нет. Я не помню такой. Может быть, она выглядела по-другому?

– У нее были русые волосы, заплетенные в длинную косу.

– Вряд ли я видела подобную девушку, – Ада Дмитриевна снова продемонстрировала свою пухлую холеную руку, возвращая фотографию.

– И я не помню, – кивнул Юра.

– А между тем она часто бывала у ваших соседей. Вы живете дверь в дверь.

– Ах, ну да, – Ада Дмитриевна слегка наморщила лоб и наконец спросила: – Когда, вы говорите, тут бывала эта девушка?

– Лет десять – двенадцать назад.

– Так давно? Возможно, мы с сыном тогда жили по другому адресу.

– На Тверской, – поддакнул сын.

– Теперь мы сдаем ту квартиру, – Ада Дмитриевна говорила все увереннее, и лоб ее больше не морщился. – Я перевезла сюда все картины покойного мужа. Они не очень-то хорошо продаются, а жить как-то надо. У меня нет профессии. Мой муж настолько хорошо зарабатывал в те годы, что мне не было нужды работать. Его очень ценили, и по заслугам, что бы сейчас ни говорили! Я вела домашнее хозяйство, и поверьте, это стоило любой мужской работы, тяжелой, физической. Но я никогда не жаловалась! И я всегда старалась, чтобы он не отвлекался от искусства. То же самое я делаю для сына, и кажется, сделала уже довольно, чтобы он был мне благодарен. Да, мы сдаем ту квартиру. Юра пока еще учится, и он не должен отвлекаться от учебы, чтобы заработать на какие-нибудь макароны!