Он выпустил ее грудь, положил руку на живот и заставил чуть наклониться вперед. Только после этого он сжал ее бедро, вынул пальцы из жаркой пещерки под завитками, чуть отодвинулся назад, погладил сладостный изгиб ее ягодиц, темную канавку, пересекающую два полушария, и снова глубоко запустил пальцы в ее лоно.

Она громко ахнула и выгнула спину, но он, продолжая удерживать ее на месте, проникал все глубже, почти обжигая пальцы. До него донесся мускусный запах ее розы. Он напряг все силы, чтобы не поддаться соблазну. И сосредоточился на том, чтобы подарить ей небывалое наслаждение, не сводя при этом взгляда с ее ошеломленного лица. Нашел верный ритм, идеальный угол, правильную глубину и продолжал ласкать, не давая ей опомниться.

Она отвечала стонами и мольбами, все сильнее налегая на его пальцы. Понимая, чего он жаждет. Инстинктивно отдавая все, что он требовал. Возрождая к жизни его безумное запретное видение.

Он не мог оторвать от нее глаз и изо всех сил старался отрешиться от соблазна ее тела, от влажного манящего лона, от аромата страсти, который окутывал его и манил. Сейчас он был человеком, изнемогавшим от жажды. И упивался красотой ее трепещущего тела, обнаженным желанием, искажавшим ее лицо.

И Жаклин, так безраздельно отдаваясь страсти, не переставала наблюдать за ним. Он уловил лихорадочный блеск ее глаз под опущенными ресницами и понял, что она не единственная в этой комнате так открыто выражала свои эмоции.

И тогда он отпустил ее бедро, отступил назад и в сторону. Теперь единственное, что их связывало, – его рука, утонувшая между ее бедрами. Теперь он более отстраненно мог наблюдать реакцию ее тела.

Она подняла голову и тряхнула волосами: груди встали гордыми холмиками. Соски казались крошечными бутонами, которым еще не пришло время расцветать.

Он стал перекатывать сосок между пальцами. Вознося ее все выше.

Глаза ее закрылись. Руки с силой сжали край стола. Но он не отступал. Пока она почти не достигла пика. Громко застонала, открыла темные безумные глаза и нашла его, горящие и страстные.

– Пойдем со мной. Сейчас.

Невероятно выразительная мольба: полувсхлип-полуприказ.

Он не намеревался подчиняться, но зов видения, соблазн ее тела, такого женственного и источавшего желание, нежные изгибы и впадины и аромат страсти поймали его в стальную сеть искушения. Теперь уже он не мог быть просто наблюдателем.

Пуговицы брюк разлетелись в разные стороны, когда он встал за ее спиной. Он изнемогал от боли-наслаждения в ноющей плоти: каким невыразимым облегчением было отнять руку и заменить пальцы, ласкавшие ее лоно, той частью тела, которую он так жестоко игнорировал весь последний час. Несказанное облегчение – вонзить свою пульсирующую плоть в тесный грот между ее бедрами.

Джерард застонал, и этот стон обнаружил больше, чем он ожидал. Он с трудом приоткрыл сомкнутые веки и увидел в зеркале ее настороженный взгляд. Слабая улыбка играла на губах.

Он стиснул ее бедра, отстранился и с силой вошел в нее. Она не просила пощады. Не всхлипывала, не стонала, не молила. Только крепче прижалась спиной к нему, встречая его выпады и подгоняя вперед.

Он вонзался в нее глубоко, резко, часто, освобожденный ею от оков ограничений и условностей. Освобожденный готовностью дать ему все, что он просит, ее открытостью, безмерной честностью во всем: в остром удовольствии, которое она получала, которое обрела в соитии с ним, в согласии принять его в свое тело и в том наслаждении, которое обрушила на него.

И все это было в ее лице: веки сомкнуты, колдовская улыбка чуть кривит губы, брови сведены, как всегда, когда она сосредоточенна, все внимание устремлено к тому месту, где они соединены в одно целое. К безумному экстазу, который он дарит, наполнив ее собой.

И пик этого экстаза манил, маячил все ближе ... Он вонзился еще сильнее, глубже, пытаясь продлить мгновение, но тут мелкие конвульсии сотрясли ее тело и захватили его: она стиснула истомившуюся плоть и увлекла его за собой.

Через край и в океан незамутненного восторга.

Он не помнил, как удерживал их обоих в некоем подобии равновесия, но все же сумел выйти из нее, подхватить на руки и отнести в кровать. Нашел в себе силы погасить лампы, раздеться и лечь рядом.

Она что-то сонно довольно пробормотала и с прежней улыбкой прижалась к нему.

Он лежал, слушая громкий, постепенно замедлявшийся стук собственного сердца. Думая о чувственном приключении, острота которого превзошла все его ожидания. Он задался целью, она приняла вызов, отдала все, что он потребовал ... но потом случилось непредвиденное.

Ни с одной другой женщиной он не терял самообладания, не сталкивался с силой, способной перевесить его собственную, не поддавался ее влиянию.

Правда, жаловаться было не на что.

Он закрыл глаза, устроился поудобнее, понял, что она умудрилась вымотать его до конца, и неожиданно улыбнулся.

Он добился всего, чего хотел: создал чувственные, сексуальные цепи, связавшие их, приковавшие ее к нему. И пусть эта мысль примитивна и откровенно собственническая. Джерарду она нравилась. Кроме того, эти цепи вполне реальны. Если она настолько пылкая и страстная, такая открытая и искренняя в своих желаниях, именно этим можно привязать ее. Наслаждением.

Самим актом обладания. Обладания ею и ... как оказалось, им тоже.

И это было последней мыслью, перед тем как сон завладел им.

Но если она связана с ним, значит, тем самым он тоже связан с ней. Странно, почему он не видел этого раньше? И, что всего удивительнее, обнаружив это, он нисколько не встревожился. Скорее обрадовался.

Поднявшись на рассвете и проводив сонную и довольную Жаклин в ее комнату, Джерард понял, что не может уснуть и слишком бодр, чтобы возвращаться в постель. Поэтому он умылся, оделся и спустился вниз, в столовую. Вскоре к нему присоединился Барнаби.

– Как дела? – осведомился он, подходя к буфету. – Интересно, это преданность творчеству не дает тебе спать, или что-то иное потревожило твой покой?

Отказываясь поддаваться на удочку и реагировать на коварные взгляды Барнаби, Джерард покачал головой:

– Не могу рисовать по утрам: чересчур обманчивое освещение. Я подумывал прогуляться и освежить мои воспоминания о саде Ночи.

Барнаби с тарелкой в руке подошел к столу.

– Ты используешь его как фон?

– Да, нижний вход. Символично, не находишь?

Всецело занятый колбасками, Барнаби, однако, кивнул.

Утолив голод, они поднялись и вышли на террасу. Воздух был прохладным, но день обещал быть теплым. Сады лежали перед ними, безмятежные и зовущие.

– Только подумай, что бы мы делали, если бы не оказались здесь! – пробормотал Барнаби.

Они медленно вышли на террасу, перебрасываясь репликами: обычная болтовня о знакомых и событиях, которые заполнили бы их время в столице; что ни говори, а они были людьми городскими, и сельская жизнь их не слишком привлекала.