— Любо! Как заправский агитатор, — съязвил Прокопий, задрожавшей рукой расстёгивая воротник телогрейки. — Складно ты, дед, гутаришь! Нажитое годами бросить на разграбление, а с голой задницей по белу свету скитаться?

— Тобе на аркане не тянут! — урезонил Тихон Маркяныч. — Таким, как ты, закон не писан.

— Нехай снимаются желающие, а наша хата с краю, — подал голос Михаил Наумцев. — Простаки перевелись!

С крыльца валко спустился дед Корней, протянул приятелю ладонь:

— Значится, встал с постели?

— Слава богу, вроде встал. Хвалиться дюже нечем.

— Оно и понятно... Что ж сороковины по Степану зажилил? По-христиански положено отмечать.

— Как же! Бабы пирожки пекли, сдобу. Соседям разносили...

— А чё ж ты, Маркяныч, про богачество скрываешь? — вдруг выкрикнул Прокопий, поощряемый смешками казаков. — Неспроста, стало быть, в агитаторы немецкие пошёл.

— На самом деле разбогател? Али Митрич наплёл? — тонко разыгрывал дед Корней с серьёзной миной на лице. — Митрич расписывал тут, как тобе нарочный не только депеш, но и торбу денег привёз! За Степана. От германцев, как сказать, — подношению.

— Гутарил — сто тысячев! — вставил развеселившийся Василь.

Тихон Маркяныч наконец сообразил, о чём так горласто спрашивают его, и, бледнея, сурово произнёс:

— Бога на вас нет! Нагородить этакое... Ну встрену я Гераську! Ишо энтого поганца бражкой угощал... Я вам от сердца сказал: присылал Павлуша атаманца упредить беду. А вам — и байдуже! Ну глядите. Как бы не жал ковал и!

— Ты, дед Тишка, пыль в глаза не кидай. Не жадничай, — подступил вдруг Прокопий. — Ставь ведро самогона на помин сына! Это же мы Степана старостой поставили... Доверие оказали. Он не сплоховал! Пригодным оказался. Али зря перед немцами выдабривался? Угождал им и прислуживал? Славу ажник до Берлина обрёл! Не забыли, значит, его камарады.

По толпе — сдавленный хохоток. Глумливые перешёптывания. Тихон Маркяныч окинул взглядом казаков — их лица странно потускнели — и, припав на палочку, стал ртом хватать воздух, попытался что-то сказать. Но лишь шатнулся и по-стариковски отчаянно заплакал. Тогда, на похоронах и тризне, он не проронил ни слезинки. А в эту секунду, обожжённый нелепой и оскорбительной сплетней, в самую душу уязвлённый шутовской наругой хуторян, отец атамана не скрыл незаживающей раны. Не вытирая мокрых щёк, всхлипывал на виду у всех, навек осиротевший и беззащитный.

Смущённый неловкой потехой, дед Корней забасил, оправдываясь, задирая виновника случившегося — Прокопия. А тот огрызнулся и с невозмутимым видом зашагал к дому. Михаил Наумцев тоже пытался успокоить Тихона Маркяныча. Но старик и сам пересилил боль в душе. Дёрнул по глазам шершавым рукавом винцерады, вымолвил:

— Эх вы, братцы... Я же шёл к вам с добром... А вы — так... Пущай бы Прошка — ни один человек о нём хорошего не скажет... А вы с ним спряглись... Я одно твёрдо знаю: не зазря Стёпа полёг! Старался сын вам помочь...

Никого не слыша и не видя, невзначай обретя тот непримиримый блеск в глазах, который был присущ ему в былые годы, Тихон Маркяныч захлюпал по лужам домой. Он не обернулся, не разогнул спины, хотя сзади настойчиво окликали. На косогоре, отливающем наледью, он споткнулся и выпустил из костистой ладони посошок. Но поднимать, наклоняться не стал, — характер шагановский всем был известен...

Под вечер к Тихону Маркянычу завернул Шевякин с поручением фельдкоменданта обеспечить скорейший отъезд Шагановых. (Недаром порученец Павла спешил в Пронскую.) Несмотря на хворь хозяина, староста подробно обсудил с ним всё, что касалось сборов. Пообещал фурманку, а к добротной повозке и выносливую пару лошадей. С горечью сообщил, что большинство казаков разбежалось. Так что немногие решатся отступать...

2

Запись в дневнике Клауса фон Хорста, адъютанта Гитлера.

«17 января 1943 г. Ставка «Вольфшанце». Растенбург.

Ровно неделю назад меня отозвали в штаб оперативного руководства как офицера, хорошо знакомого с кавказским театром боевых действий. Крупномасштабная операция по отводу наших войск требует продуманности и ювелирной точности. Вчера я вернулся в Ставку.

Итак, 3 января во избежание фланговых ударов противника генерал-полковник Макензен дал приказ частям 1-й танковой армии отойти не только на рубеж Пятигорск — Прасковея, за реку Куму, но и далее, сообразуясь с обстановкой. Учитывая кризисную ситуацию в большой излучине Дона и на Донце, фюрер дал на это согласие, хотя не собирается сворачивать Кавказский фронт, а всего лишь намерен устранить «балкон», возникший вследствие быстрого продвижения наших сил к Волге и предгорьям.

Отводом войск Макензена, как и ожидалось, пытались воспользоваться Советы, имеющие, по разведданным, перевес в солдатах и технике. Рассредоточение воюющих сторон представлялось так: на левом крыле против корпуса Фельми действовали кубанские казаки, южнее сражались 3-я танковая дивизия и полки 13-й танковой дивизии 40-го танкового корпуса фон Швеппенбурга, перед ними — 44-я армия русских. Донской корпус и танкисты Лобанова. Позиции наших 111-й и 50-й пехотных дивизий атаковала 58-я армия Советов, ей помогали ещё две сталинских армии, сомкнув свои фланги: 37-я вблизи Нальчика, а 9-я, взяв Эльхотово, рвалась на линию Терек — Старый Черек. Это не помешало нам уже в первую неделю января оторваться от преследования и укрепить оборону. Но следует признать, что стодневная позиционная война нарушила гибкость и мобильность в управлении крупными формированиями. Штабисты группы «А», получив приказ об отходе, сгоряча доложили, что на рубеж Кумы 1-я танковая армия сможет откатиться только через три недели, ввиду необходимости 155 эшелонов для вывоза имущества и раненых с минераловодских курортов.

Однако под давлением русских 1-я танковая армия заняла эти позиции позавчера. Её левое крыло повернулось фронтом на восток и простёрлось по линии Черкесск — Ставрополь — Петровское. Таким образом. Генштабу удалось наладить оперативное взаимодействие 1-й и 4-й танковых армий, хотя между ними остаётся огромное неконтролируемое пространство от Петровского до Пролетарской на Маныче. Возможность единой наступательной операции Советов, грозящая окружением в начале января, устранена. Русские действуют хаотично, жалят наугад. И это позволяет их путать, пресекать попытки фланговых прорывов. Вполне чётко определились дальнейшие цели большевиков: три армии, 58-я, 9-я и 37-я, продвигаются вдоль железнодорожной ветки Невинномысская — Тихорецк, а танковая группа, казачьи корпуса и 44-я армия развёрнуты на северо-запад, чтобы, захватив по пути Ставрополь, прорваться к станции Кавказской, блокируя магистраль. Поэтому оборона Ставрополя имеет важнейшее значение для срыва плана противника, для хода всей кампании. Необходимо здесь создать узел сопротивления,