Эти миганья мешают Фредрику как следует разглядеть машину, но он видит, что она черная. А значит, это вернулась Кристина. «Интересно, почему она остановилась возле сарая, да еще в такую погоду? — удивляется про себя Фогельшё. — Может, двигатель не в порядке?» Он выходит на крыльцо и машет ей рукой. Автомобиль по-прежнему мигает фарами. Там его жена и дети. Или они хотят, чтобы он вышел им навстречу с зонтиком в руке? А может, это отец? Сестра?

Свет вспыхивает и гаснет снова.

Фредрик Фогельшё надевает на себя дождевик и раскрывает зонтик.

Новая вспышка.

А потом опять темнота.

Он направляется к автомобилю, стоящему с выключенными фарами метрах в пятидесяти от дома.

Темнота.

Фредрик ощущает почти физически, как расширяются его зрачки, как напряженно работают глазные мышцы, как лихорадочно мозг перерабатывает информацию об окружающем мире, который внезапно будто скрылся, стал неуловимым для органов чувств.

Может, вернуться и включить фонари в саду?

Нет, он продолжает идти навстречу жене и детям.

Фредрик подходит к машине.

Жена?

Нет, это чужой автомобиль.

В салоне ничего не видно за тонированными стеклами, но там, внутри, кто-то шевелится.

Зверь? Лиса или волк?

А потом раздается какой-то звук, и ноги Фредрика Фогельшё холодеют.

Ему хочется бежать изо всех сил, так быстро, как ему еще никогда не приходилось бегать.

Но тело словно парализовано.

«Это всего лишь сон, — думает Малин, — но он никогда не закончится. Страх остался только во сне. Это сигнал из моего подсознания, это огонь, предназначенный исключительно для меня, и мне предстоит в нем сгореть. Я сдалась, отступила — и вот мне страшно. Хотя, в сущности, бояться здесь нечего: этот страх существует отдельно от меня».

Эстергётланд, октябрь

Я уже не могу остановить этот фильм, даже если хотел бы.

Он никогда не закончится. Изображение размывается, фигуры на экране сливаются друг с другом, краски будто выцветают. В то же время у меня такое ощущение, что пленка плавится по краям.

Что бы ни случилось, им не добраться до меня.

Я буду защищаться.

Я должен дышать.

Мне ни к чему сдерживать свою ярость. Все, чего я хочу, — чтобы последние змееныши покинули мое тело.

Должен признать, что теперь все получилось хорошо. Это уже не было внезапной вспышкой, как в первый раз. Я знал, что мне делать, и у меня были на это тысячи оснований. В его глазах я видел тебя, отец, и всех тех мальчиков на школьном дворе. Я раздел его, как когда-то они меня, мне казалось, я приношу его в жертву своим змеенышам.

Я был счастлив. Ярость сняла напряжение и успокоила меня. В то же время я впал в отчаяние.

Сейчас темнота сгустилась. Дождевые капли стали тяжелыми, как свинцовые пули, потоком обрушившиеся на людей и землю.

Настал мой черед, и я полон сил.

Никто никогда больше не отвернется от меня. Собственно говоря, кому нужна была эта свинья с ее родословной, предками и данными от рождения привилегиями?

Мелькают черно-белые кадры с желтыми цифрами. Это значит, что на экране моя история подходит к концу.

Но я все еще здесь.

Вот папа снова обнимает меня. Рядом мама, ей осталось жить совсем немного.

«Иди же ко мне, сын, — будто бы говорят папины глаза. — Дай мне побить тебя».

И все-таки у меня есть друг, и этого достаточно, чтобы не чувствовать себя одиноким и несчастным. Моя жизнь еще может стать похожей на голубое море, сверкающее в лучах солнца.

Деньги.

Все имеет цену. Все продается. Мальчик, бегающий на экране среди деревьев в саду, пока не знает этого, но уже смутно догадывается.

Деньги. Теперь настал мой черед.

Отец, у тебя никогда не было денег. Но почему их не должно быть у меня? Я не унаследовал твоей обиды, может быть, у нас с тобой все-таки что-то получилось в жизни?

Но тогда все было именно так.

Многоквартирный дом, таунхаус, скромное человеческое жилье.

В фильме я бегаю по саду совсем один, и мне наплевать на тех, кто отвергает и пугает меня, и на все то, что приходит вместе с отчуждением и страхом.

Мне наплевать на всех: на мальчиков, живых и мертвых, и на мужчин, не знающих своего места.

И вот фильм заканчивается. Проектор мигает. Нет больше ни мужчин, ни мальчиков.

Куда мне теперь идти? Я одинок и запуган, человек, которого больше нет ни на одной пленке. Остались только змееныши, что шевелятся у меня под кожей.

31 октября, пятница

Адвокат Юхан Стеченгер нажимает на газ. «Дворники» мечутся по ветровому стеклу на максимальной скорости.

«Ягуар» безупречно реагирует на его команду, успевая вовремя проскочить перед носом автобуса и увернуться от мрачного вида черной «Вольво» с кузовом универсал, избежав столкновения.

Здесь, внутри, тепло, хотя утро сегодня довольно промозглое. «Ягуар» совсем новый, и от кожаных сидений еще исходит свежий, «фабричный» запах. Серый интерьер безупречно гармонирует с осенним пейзажем за окном.

Стены замка буквально завешаны произведениями искусства. Адвокат не может понять, что именно изображено на этих полотнах, однако знает, что они представляют собой немалую ценность. Именно поэтому рядом с ним стоит сейчас этот франт в твидовом костюме. Некий Пауль Буг-гей, то есть Буглёв, эксперт по современному искусству из Стокгольма, взявшийся оценить коллекцию Йерри Петерссона, причем без всякого гонорара.

«Этот Буг-гей, по-видимому, рассчитывает продать что-нибудь отсюда», — догадался Юхан Стеченгер, когда они вместе с экспертом поднимались в замок по холму, только что миновав мост через осушенный ров.

Оба молчали.

«Наверное, заметил мое презрение», — подумал адвокат, неловко чувствовавший себя с геями.

Собственно, это была одна из причин того, что он вернулся в Линчёпинг из Стокгольма. Люди здесь проще, и на чистых улочках провинциального города редко когда встретишь таких, как его спутник.

Часы на приборной доске показывали 10:12.

Юхану Стеченгеру предстоит грандиозная сделка, каких у него еще не было. В конце концов, ожидается приличный гонорар, в этом можно не сомневаться.

А поэтому стоит смириться с присутствием этого типа.