— Очень может быть, что именно это тебе сейчас и нужно.

— Я только вчера получила подозрительное письмо с фотографиями моих родителей. Мне угрожают, а ты можешь болтать о реабилитационном центре! — Возмущенная Форс почти шипит.

— Я не только болтаю, Малин, я подумываю об этом всерьез. Возьми себя в руки, или я позабочусь о том, чтобы тебя отстранили от работы, пока не подлечишься. Я могу принудить тебя.

Сейчас голос комиссара звучит совсем неласково, в мгновение ока он превращается в жесткого, бескомпромиссного начальника.

— А как быть с моими родителями? — спрашивает Малин. — Должна ли я буду сказать об этом родителям?

— Это пойдет тебе на пользу, — продолжает Свен, не обращая внимания на ее слова. — Тебя поставят на ноги. Подумай об этом, когда закончим с расследованием.

— Может, нам попросить полицию на Тенерифе проследить за Гольдманом и моими родителями? — спрашивает Малин.

— Мы займемся этим, — отвечает Свен.

— Займемся чем?

— Посмотрим, насколько велика опасность. И если она действительно есть, свяжемся с полицией на Канарских островах. Ты ведь там уже с кем-нибудь познакомилась?

Самочувствие Малин заметно улучшилось, тошнота прошла.

Реабилитационный центр.

Они хотят воскресить мое мертвое тело.

Никогда в жизни, пойми, Свен. Лучше оставить все как есть, я сама справлюсь.

Жена ставит чашку перед Свеном, обнимая его за плечо.

— Твой «Эрл Грей». Крепкий, как ты любишь.

Дождь настойчиво барабанит по крыше.

Малин чувствует, как ее несвежее дыхание заполняет воздух в салоне автомобиля. Она набирает номер Йохена Гольдмана, но ей никто не отвечает. После нескольких сигналов включается автоответчик, который говорит по-испански. Должно быть, сообщает, что абонент в настоящее время недоступен или что-нибудь в этом роде. Форс отменяет звонок и кладет мобильный на пассажирское сиденье. Откуда этот запах плесени? Он исходит у нее изо рта или это сырость, просочившаяся снаружи?

Малин поворачивает ключ зажигания.

Не стоит пока сообщать родителям о снимках, незачем их беспокоить.

Она направляется домой, в квартиру, в надежде уснуть.

Однако Малин Форс не спится. Она смотрит в окно на струи дождя, нервными серебристыми стежками мелькающие на фоне ночного неба.

Ей тепло под одеялом. Тело успокоилось и больше не требует алкоголя. И даже тоска по Янне и Туве на время улеглась.

Малин натягивает одеяло на голову.

Туве здесь, с ней. Пяти-, шести-, семи-, восьми- и девятилетняя. Туве в любом возрасте.

И Янне. Наша любовь — вот что я до сих пор люблю.

Она слышит стук в окно. До земли двенадцать метров, разве такое возможно?

Снова стучат, Малин слышит, как вибрирует стекло.

Она не встает с постели, ждет, когда стук повторится. Потом ей слышится какой-то шум, похожий на раскат грома. Малин отбрасывает одеяло и устремляется к окну.

Дождь и темнота.

Ей чудится тень, мелькнувшая над крышами.

Пить, пить…

Внутренний голос, отдающийся эхом в висках. И снова кто-то стучит. Три раза подряд, потом еще три раза, словно зов о помощи доносится с далекой планеты.

«Это у меня в голове», — думает Малин и снова ложится в постель.

Накрывшись одеялом, она ждет новых звуков, но больше ничего не происходит.

Я далеко от тебя, Малин.

И в то же время так близко.

Ты ведь знала, кто стучал тебе в окно? Может быть, это был я, а может, это твой пропитанный алкоголем мозг подшутил над тобой.

Не пей, Малин.

Темнота вцепится тебе в горло, если ты покажешь свою слабость, будь то алкоголь, деньги или любовь.

Меня ведь и самого погубила любовь в тот вечер, и тогда я обратился к деньгам. Я ведь знал еще тогда, в Лунде, когда корпел над учебниками по юриспруденции, что деньги — моя единственная возможность вернуть любовь. И именно поэтому с таким рвением изучал кодексы, разрывая пальцами тонкие страницы.

Лунд, 1986 год и далее

Молодой человек листает шелковистые страницы толстого сборника законов.

Он воспользовался берушами, чтобы отгородиться от звуков, доносящихся из коридора студенческого общежития. У него синие глаза, будто предназначенные для фотографирования страниц. Ему нетрудно изучать юридические науки, законы хорошо укладываются в памяти, чтобы он мог применить их, когда потребуется.

Он уже на третьем курсе. Собственно, уже сейчас он знает вполне достаточно, чтобы заседать в каком-нибудь столичном суде. Ему потребовалось три года, чтобы подавить в себе обиду, забыть то, что случилось в Линчёпинге, в Кафедральной школе, в его прошлой жизни.

Конечно, и здесь есть те, чьи фамилии вписаны гусиным пером в дворянские книги. Хотя в Лунде они привлекают к себе гораздо меньше внимания, чем в Линчёпинге.

Однажды ночью он взобрался на крышу роскошного университетского корпуса, скрываясь от шума, мешавшего ему работать. Он ездил в Копенгаген за амфетамином,[68]который не давал ему уснуть во время занятий. Он обманул таможенников в Мальмё, спрятав таблетки в трусах.

Этот молодой человек не участвовал в карнавале на втором курсе и позже других стал посещать пабы и бары. Он снискал себе репутацию большого умницы, достойного внимания самых красивых девушек. Но многие распускают сплетни и шепчутся за его спиной. Кто он, откуда? Как-то раз на парковке за корпусом студенческого общежития он до крови избил одного парня из Линчёпинга. Тот говорил всем, кто интересовался личностью Йерри: «Петерссон — ноль. Он человек без имени, из никакой квартиры в никаком городе».

— Ты ничего не знаешь обо мне! — кричал Йерри, стоя над лежавшим на земле парнем, чье тело казалось бесформенной черной глыбой в тусклом свете одинокого уличного фонаря. — Ты больше ничего не будешь обо мне рассказывать. Ты позволишь мне быть тем, кем я хочу, иначе я убью тебя, дьявол! — Он поднял с земли какую-то металлическую штуку, похожую на нож, и приставил ее к горлу парня: — Слышишь ты? Я отрежу тебе голову ножом от газонокосилки.

Йерри знал о женщинах все. Какими они могут быть мягкими и теплыми и как они умеют преображаться, каждая по-своему. Они питали его силы снова и снова.

Он знал, что значит хотеть женщину. Лежа в своей кровати в общежитии, он часто думал то об одной, то о другой женщине, которые должны принадлежать ему, словно заклиная их таким образом.