Аппунтато взял бутылку и, наливая, сказал:

— Дондула никогда так со мной не поступала.

Это задело Кошку. Да и как не задеть — он с ней как-никак три года прожил.

— Ты, видно, Аппунтато, в жите родился, — сказал Кошка, — то-то счастья у тебя, как зерна в поле.

Обе стопки были налиты, но на дне бутылки еще кое-что оставалось. Аппунтато тряхнул бутылку, взболтал остаток рома. Красно-коричневый круг вскипел белыми пузырьками. Аппунтато глотнул прямо из горлышка. На лице у него появилось какое-то неопределенное выражение — вспомнились ему грязь и горечь, и того, и другого хлебнул он в своей жизни.

— Я и счастье, — произнес Аппунтато, — ты бы объяснил, как это понимать.

— Да так.

— Так-то оно так, — зло осклабился Аппунтато, — да вот как все-таки?

— Да вот так, уж если хочешь знать. Помнишь, тебя еще тогда не называли Аппунтато и мы встретились с тобой в вагоне. «А потом украшу шляпу я цветным пером…» Вспоминаешь? В свинячьем вагоне, когда нас на фронт везли. Ты подошел ко мне и сказал: поддай голосу, приятель. Я поддал, и мы вместе гаркнули: «А потом украшу шляпу я цветным пером». Вот пели, так пели! Ноги в зеленых обмотках плохо держали нас на той раскудыкиной дороге, о которой мы думали, что она станет для нас последней. Цветное перо, правда, было у каждого. За лентой легионерской шляпы. А тут приказ: в штыки — байонеты ауф! Трех пальцев на левой руке как не бывало, а из культи хлещет кровь. Байонеты ауф! Два ребра пополам, и кровь из груди хлещет. Моя кровь. Да я и не удивлялся. Никогда я к драке способен не был. Пятнадцать парней насмерть, да и раненых не меньше. Четыре километра ты меня волок, я трупом висел. Меня смерть за горло хватала, а из тебя вышел Аппунтато, ефрейтор. Никогда мы ефрейторов вот так, по-итальянски, не называли, а тебя — да, Аппунтато. Надо было меня ранить, чтобы ты в чины вылез. И дальше: твои портянки еще солдатским потом воняли, а ты уже получил работу. А ведь мы искали ее вместе. И здесь, на пивном складе, тоже. Вдова устроила нам проверку, показала на тебя и спросила, как звать. Я за тебя ответил — Аппунтато, потому что твоего настоящего имени не знал. И она сказала: ты можешь остаться, Аппунтато. Вот так-то. А у меня не жизнь — а дыра на дыре. В руке — дыра, в ребрах — дыра да и вместо работы — дыра. А ты? Бочоночки себе грузил, складывал, на тележечке возил, в корчмах к стаканчику прикладывался. Раз как-то я тебя попросил: мол, коли уж едешь в Броды за пивом и никаких других у тебя дел нет, кроме как по сторонам глазеть, так загляни в табор, передай мое поручение. Ох, не должен был я тебя просить, потому что снова тебе повезло. Ты ее застал, когда она возле кибитки в бочке купалась. Могу себе представить, как ты на нее уставился. Но догадки побоку. Цыгане рты раскрыли на тебя и на нее, она возьми, выскочи из бочки да прямо в твои выпученные буркалы и скажи: ты мне нравишься. Как твое имя? Я Дондула.

Ну, не прав ли я, что ты в жите родился? А потом? Насытился цыганской любовью — штука новая, лакомая, — и словно ничего такого и не случилось. А тут вдова со складом пива к тебе подкатывается: что бы ты сказал, Аппунтато, если бы мы поженились? Ну а ты? Может, раздумывать стал? Кому другому говори… Тут же согласился да в часовне всем святым и угодникам поклоны клал за то, что на твои молитвы откликнулись. Чуть не всю получку от радости на свечи ухнул, рассчитывал, что затраты окупятся. Так и есть, с лихвой окупились. Такой склад пива — не пустяк! Ну, сам видишь. Ведь правда, в жите родился! Чего тебе еще не хватает, все у тебя есть. Так или нет?

— Чего мне не хватает, — забормотал Аппунтато, кивая пьяной головой, — если бы ты знал…

И вдруг кисло как-то усмехнулся.

Кто-то забухал в двери.

Приглушенное эхо словно примерзало к льду или тяжелело от винных паров. Оно перескакивало с бруса на брус.

— Онуфро! — послышался женский голос.

Кошка, который после первого же удара напряженно ждал, что сейчас услышит женский голос, облегченно вздохнул.

— Служанка, — сказал Аппунтато.

Когда удары повторились, он злобно зашипел:

— У, потаскушка!

— Онуфро!

— Входи и не ори, дура! — закричал Аппунтато.

Скрипнула, поворачиваясь, литая ручка. Свет ослепил их сначала, и Кошка не сразу нашел с чем сравнить служанку: ящерица раскормленная!

— Онуфро! Пани хозяйка велела тебе передать, чтобы ты начинал разливать пиво на завтра, а этому, — она махнула рукой на Кошку, — чтобы сейчас же со двора убирался.

— Сказала — убираться?

— Сказала — убираться!

Ну и приходят же в голову моей жене мысли, подумал Аппунтато, одна другой лучше. Раз в два года приедет меня навестить мой лучший друг, и как раз в это время я должен разливать пиво. И к тому же мой лучший друг, который раз в два года приедет посмотреть, как я живу, должен со двора убираться. Мой друг — с моего двора! Да где это слыхано? Нет, ей-ей, эта старая квашня совсем ошалела.

На мускулистом предплечье служанки светилась желтая лента солнечного луча. В нее-то и вдавил Аппунтато свои твердые пальцы. Он двинул рукой, и служанка, девица не первой свежести, упав, распласталась на груди у сидящего Кошки.

Кошка испугался, но это его и потешило.

Аппунтато прикрыл дверь.

— Кошка, скажу тебе одну умную вещь. Если ты бедняк, то никогда не спи со служанками. Объясню почему: в этом случае ты навсегда останешься Кошкой, как я — Онуфром.

Кошка делал вид, что помогает служанке встать на ноги, а сам потискивал ее. Аппунтато продолжал:

— И наоборот. Если ты стал паном, то все внимание — служанкам. Уважение к тебе поднимется, и вся округа будет лизать тебе руки.

Служанка хихикнула.

— Но я их всех проучу, — зашипел Аппунтато и опять схватил девку за руку. Теперь он стиснул сильнее, служанка взвыла и завизжала, как расстроенная гармоника.

Кошка быстро налил себе и выпил, чтобы не так мучиться служанкиными муками.

Аппунтато глядел с острасткой. Рубанул:

— Так!

Потом добавил, скупо отмеряя слова:

— Теперь поздоровайся с этим паном.

Служанка ухмыльнулась:

— С кем, с кем?

— Я сказал, с кем.

— Так вы о пане о каком-то, а ведь это лошадник, хи-хи, Кошка.

Аппунтато зло зарычал.

После того как он сбегал к дверям, запер их, а