Я бы любил ее. Я бы хорошо о ней заботился.

Но Джульет решила сама толкнуть Матильду прямо в объятия Малкольма.

– Скажи мне, дорогая Виола, – я почти выплевываю эти слова ей в лицо, – почему Матильда думает, что я – твой сводный брат?

Джульет замерла. Краткая вспышка вины, пробежавшая по ее лицу, подтвердила все, что я уже знал. Она скрывала, кем я ей приходился. Потому что даже с самого детства она стыдилась меня.

– Дело было не в… тебе… – запинается она, словно читая мои мысли. – Я не хотела, чтобы люди узнали о нем. В тюрьме. За ограбление могил. – Ее губы кривятся в отвращении. – Поэтому я сказала, что сирота, и взяла фамилию Элеанор. Но ты оставил фамилию Шоу. – Я получил маленькое удовлетворение, увидев, как краснело ее лицо в мучениях, пока она пыталась объясниться. – Все просто решили, что мы не родственники. Ты не был в школе, казалось, не имело значения, когда я не поправляла людей. Но… мне надо было бы это делать. По крайней мере, сказать Матильде. Она бы поняла. – Глаза Джульет умоляли меня. – Пожалуйста, постарайся понять.

– Я больше никогда не хочу тебя видеть, – сказал я и, хотя не знал, что так оно и произойдет, имел в виду именно это. – Так, может, остальные в Стерлинге правы, – произнес я, дрожа. – Может, мы все совершенно правы, что ненавидим тебя.

– Стивен, – лицо ее стало пепельным, – мне так жаль. Я никогда не хотела причинить тебе боль.

Но это была не совсем правда. Потому что, упаковав сумки, она уехала и больше не оглядывалась. Моя единственная сестра-близнец. Тысячей разных предательств за многие годы она оставляла в моей душе мелкие порезы, но это оставило самую глубокую рану.

– Ты идешь? – спрашивает Ларкин, оборачиваясь ко мне на развилке и прерывая мои мысли.

Я не осознал, как сильно замедлил шаг.

– Не могу понять, где мы, – говорю. Тянусь к успокаивающей фигурке птички в кармане. Пробегаю пальцами по гладкой поверхности ее спинки. – Даже не знаю, где живут Клиффтоны.

Ларкин кладет мешочек с вариантами Гипноза в мою руку и улыбается.

– Я знаю.

Бури, которые я взяла у Джорджа, ослабевают всего через милю. Когда закат разгорается на небе, я перехожу на обычный шаг и теперь словно бегу по воде.

Я хотела бы, чтобы кто-нибудь проехал по дороге и подвез меня к Клиффтонам побыстрее. Хочу быть в безопасности, дома, с закрытыми дверями и горящим камином. Рассказать доктору и миссис Клиффтон то, что узнала о Стивене. Убедить себя, что этот странный, удушающий страх – всего лишь чрезмерная реакция нервов после долгого дня.

Потом вижу, что прямо за поворотом кто-то стоит, и ее длинные светлые волосы струятся из-под шляпы, а огорчение заметно даже с расстояния. Она стоит, опираясь о черную машину, изучая ногти, пока кто-то – возможно, водитель – возится на корточках рядом со сдувшимся колесом.

– Элиза, – зову я хриплым голосом и отчаянно машу ей, пока она не перестает рассматривать ногти и не смотрит на меня со смесью подозрения и удивления.

– Что ты здесь делаешь? – говорит она, поднимая брови и осматривая мои испачканные в грязи ноги.

– У тебя есть Бури? – спрашиваю, не отвечая на ее вопрос. Холодный страх все еще наполняет мое тело. – Пожалуйста, – говорю я умоляюще. – Они нужны мне. Это очень важно.

– Нет, – говорит Элиза и теперь смотрит на меня как-то странно. – Если бы они у меня были, я бы сама воспользовалась ими, чтобы встретить маму с поезда. Вместо того чтобы стоять здесь. – Она поправляет шляпу и встряхивает светлой волной волос. – Очевидно же.

У меня внутри все опускается. Я совсем забыла о телеграмме. Элиза все еще думает, что ее мама возвращается домой сегодня.

«Тебе не нужно рассказывать ей, – звучит сдавленный голос в моей голове. – Никто никогда не узнает. Не трать на нее время. Иди домой и убедись, что все хорошо».

Подчиняюсь этому голосу и поворачиваю в направлении дома Клиффтонов, не проронив больше ни слова.

Но едва делаю два шага и резко возвращаюсь. Не могу так поступить.

– Элиза, – вырывается у меня, – мне нужно кое-что тебе сказать.

Не так я себе это представляла. Я хотела, чтобы Элизе было так же больно, как и мне, чтобы она узнала, каково это, когда мама разочаровывает или вызывает смущение. С ужасом понимаю, насколько сильно хочу избавиться от этой части своей натуры – той, что выбрала горечь, которая делает меня больше похожей на Стивена и меньше – на маму или Клиффтонов.

Чувствую дорожную пыль во рту и начинаю дрожать.

– Твоя мама не придет, – сознаюсь я. – Она послала телеграмму, а я… взяла ее. Она сказала, что наметился аукцион и она не приедет. Извини.

Элиза холодно разглядывает меня.

– Что? – спрашивает она.

Я сражаюсь с последней каплей гордости, пытаясь ее задушить.

– Знаю, это было ужасно, и не знаю, почему я так поступила. Извини, – повторяю.

Рот Элизы открывается. Мои слова лишили ее дара речи.

– Ты во многом была права, – говорю. – Надеюсь, когда-нибудь простишь меня.

Прежде чем Элиза приходит в себя, поворачиваюсь и пускаюсь бежать, пока она и ее сломавшаяся машина не исчезают из виду. В боку пронизывающая боль.

Но я заставляю себя бежать дальше.

Замедляю бег до трусцы, когда замечаю железные ворота Клиффтонов. Заходящее солнце разбрасывает над головой золотые, розовые и оранжевые лучи. К тому времени, как добираюсь до круговой подъездной дорожки, покрытой гравием, заметно хромаю.

Я уже знаю: что-то не так. Дом выглядит необычно тихим, словно задержал дыхание. Из трубы не идет дым. Свет выключен. Все слишком темное.

Забираюсь по последней ступеньке ко входной двери, когда слышу звуки, летящие из сада.

Воздух разрывает крик Миссис Клиффтон.

***

Я кидаюсь в сад. Когда сворачиваю за угол, останавливаюсь как вкопанная.

Уилл стоит прямо за каменной стеной. Выражение его лица не меняется, когда он видит меня. Между нами, спиной ко мне, стоит мужчина, одетый во все черное. В одной руке он держит темные мерцающие варианты, а в другой – вырезанную из дерева птичку. Я не вижу его лица, но знаю, кто это должен быть.

Он нашел нас, как птица из сна Майлза.

Брат-близнец Джульет.

Мой дядя.

Стивен.

Я падаю вниз за стеной, когда он начинает поворачиваться в моем направлении. Мои легкие горят, но я затаиваю дыхание, чтобы не издать ни звука. Вдруг не могу вспомнить, положила ли обратно в карман мою последнюю проигравшую звезду или она бесполезно лежит на полу моей комнаты.