Снег был все еще белым: снегопад начался незадолго до полуночи, Ленинский проспект был пуст. Сажа моталась в воздухе черными ажурными хлопьями. Его легкое не по погоде элегантное пальто нежно-кофейного кашемира пропитывалось кровью от правого плеча вниз. Рукав тяжелел, и на снег из отворота, через кисть, россыпью падали темные в ртутном свете одинокого фонаря капли.

В салоне его пылающей машины догорала, скручиваясь, словно сломанная пластиковая Барби, в позу боксера, Лана. Он не любил ее, ему нравилось просто спать с ней, не более. А в последнее время отношения с нею начали Сафронова тяготить, и он подумывал о том, чтобы расстаться. Он не хотел, чтобы она ехала в клуб тем вечером. Но именно ее тело, тонкое и гибкое, как тело ласки, и такое же хрупкое, спасло его от взрывной волны.

Вот такая ирония судьбы…

Он шел к освещенному месту, падал несколько раз, потом поднимался и снова шел, то и дело оглядываясь через плечо. А за ним от черной глыбы джипа, не торопясь, подходили двое — чтобы закончить начатое.

Третий, небрежно облокотившись о блестящее крыло, курил возле приоткрытой двери «гранд широкого». Движок машины работал, в морозном воздухе висело белое облачко замерзающего выхлопа. А из салона, из теплой темноты, наполненной зеленоватым свечением приборной доски и застоявшимся табачным дымом, доносился синатровский веселенький напев «Raindrop is follow on my head».

Сафронов, не поступивший в МедИн с первого захода, угодил в Афган почти сразу после вторжения и оттарабанил снайпером все два года — минус учебка. Значок разрядника по пулевой стрельбе, к которой у юного Коленьки был талант, спас ему жизнь в чужих горах, но погубил взамен много афганских жизней. Он был хорошим снайпером, умеющим абстрагироваться от мыслей о душе мишени. Мишень — она и есть мишень, откуда у нее душа? Он просто исполнял работу и, вернувшись, как-то сразу сумел выбросить из памяти и красно-коричневые скалы, и «зеленку», и горящие на дороге БТРы. И лица, и силуэты тех, кто попадал в окуляр прицела его СВД. Умение забывать — талант, доступный избранным, особенно если надо забыть неприятные вещи.

Снайпер не убивает в ближнем бою. Между ним и жертвой всегда есть расстояние, и это придавало воспоминаниям Сафронова совершенно другое направление. Он никогда не мог заставить себя подумать о смертях тех, кого застрелил в свои юные годы, как об убийстве. Это было поражение мишени — ничего более. Может быть, поэтому он не сошел с ума и не искалечил свою душу муками совести, как многие из его сослуживцев.

Человек, прошедший войну, мало чего боится. Но в День Святого Валентина 1994 года Сафронов боялся так, как не боялся никогда раньше. Даже пауков он боялся меньше, чем тех, кто шел его добивать. А еще он боялся того, кто стоял и смотрел на то, как удачливый богатый бизнесмен, молодой талантливый врач (ну, пусть больше организатор, но все-таки — врач!) раздавленным жуком ползет по снегу, пачкая его кровью.

Тогда и понял Николай Алексеевич, что он не Эдмон Дантес. Он не хотел и думать о мести тем, кто расстреливал его «Мерседес». А до тех, кто отдавал приказ, — было не дотянуться.

Умри он тогда неподалеку от Поклонной горы, и его репутация не пострадала бы — для всех он умер бы честным человеком. А так на Сафронова навесили всех собак. Больно уж удобной была эта версия — жулик-коммерсант «скоммуниздил» кредит из государственного банка. И для ФСБшников — удобной, и для Бобы с его головорезами. Тем более что Боба уже пер танком в Госдуму, и всем было понятно, что его не остановить. Двести миллионов канули в казну его «государства в государстве», кинутый «лошок» Сафронов не помер, как планировалось, а убежал, что еще приятнее, так как именно за «лошком» вдогонку и бросилась вся легавая свора.

Да, Сафронов все-таки убежал, хоть для этого и пришлось стать Савенко, слиться с пейзажем и замереть, как в детской игре «Море волнуется». Потерять все вплоть до фамилии было ужасно, мучительно, несправедливо! Он ненавидел себя и все, что видел вокруг, но Киев, который тогда казался ему, столичному пижону, глухой провинцией, все же заслуживал более добрых чувств, и Сергей это хорошо понимал. Ведь этот зеленый город, вальяжно, словно сытый кот, разлегшийся на днепровских кручах, был куда лучше смерти или жизни в Черновцах.

Сергей Савенко, в отличие от Николая Сафронова, вел образ жизни непубличный, замкнутый и скромный. Быть плейбоем стало небезопасно, и под угрозой обнаружения, тюремного заключения и смерти привычки изменились сами собой. Он коротко постригся, отрастил густую шкиперскую бородку, стал одеваться в спортивном стиле, отдавая предпочтение джинсам, свитерам и мокасинам. Обедать или ужинать теперь приходилось или дома (он снял трехкомнатную квартиру на Оболони), или в небольших ресторанчиках семейного типа, благо они уже начали открываться в Киеве.

Но для того чтобы построить бизнес, не обязательно быть личностью известной и публичной. Большое количество по-настоящему богатых людей остаются сокрыты от любопытных глаз публики, выставляя впереди себя наемных директоров, президентов и управляющих. Настоящий же руководитель и организатор всего, словно паук, сидящий на краю паутины, только лишь следит за тем, как добыча попадает в сети, оставаясь в полумраке безвестности.

Деньги, оставшиеся в распоряжении Савенко, для метрополии были мелочевкой, но для Киева, в котором на то время на сто долларов наличными можно было сравнительно неплохо жить целый месяц, Сергей был состоятельным человеком, хотя Крезом его и тогда никто бы не назвал.

Через год он начал забывать разочарование, которое пережил, и твердо встал на ноги.

В девяносто шестом женился — супруга была моложе его на семь с лишним лет, но обладала деловой хваткой акулы, и брак по любви оказался еще и удачным с точки зрения расчета.

В конце девяносто седьмого Оксана родила двойняшек, мальчика и девочку. И все шло превосходно. И в семье, и по бизнесу.

В 1998-м они сравнительно легко, с небольшими потерями, перенесли дефолт.

В 1999-м они, по настоянию Оксаны, диверсифицировали бизнес-риски, организовав несколько фирм другого профиля, и, как оказалось, правильно сделали.

В 2000-м их слегка «потрясло» после закрытия энергетических зачетов, компания, с которой они начинали, за полгода потеряла более половины активов, но Савенко успел перебросить спасенные деньги в фирму по торговле недвижимостью и в небольшую строительную компанию.

Когда в столице начался строительный бум, они оказались к нему готовы. «С&О real estate» владела несколькими участками в центре и в некоторых районах на окраинах, отведенными за сравнительно небольшие деньги. Строительная компания «С&О Sweet Home» на этих землях строила. За три года семья Савенко утроила капиталы и при этом выкупила еще четыре площадки под строительство в самом центре.

Савенко оставался «серым кардиналом», зато Оксана входила в мэрию, как к себе домой, и Сан Саныч при встрече целовал ее в щечку. На их проектах и семейных деньгах паразитировало столько чиновников, силовиков и депутатов, что Оксана начала подумывать о политической карьере.