Не менее остро намечалась проблема со свадебным костюмом для Соседа Из Последнего Подъезда, а теперь вернее сказать – Моего Будущего Дяди: таких богатырей постсоветская одежная промышленность еще не обслуживала. Кроме того, принципиально презирая форму «конторских крыс», он всю свою сознательную жизнь ходил в майках и джинсах, поверх которых редко надевались пиджаки, а все больше просторные куртки с многочисленными карманами, в которых всегда было много интересного.

Не думайте, я в них никогда не лазила. Просто когда Тетя собиралась такую куртку стирать, Мой Дядя, с досадой бурча, что она «еще чистая», степенно размещался на кухне и начинал все последовательно выгребать из карманов. На стол ложились не только сигареты и спичечные коробки, скомканные носовые платки и разнообразная мелочь, но и штуки совершенно не известного никому назначения, из которых отвертка или маленькие плоскогубцы были самыми знакомыми предметами. Оставалось только догадываться, как он не сгибался, таская на себе всю эту тяжесть. Иногда при этом он надолго «зависал», задумчиво бормоча: «А… вот она, оказывается, тут… а я ее искал» – и держал найденную «драгоценность» в замешательстве, не зная, как и куда ее положить «на видное место», ибо к этому моменту кухонный стол был уже совершенно занят.

Поэтому единственный костюм, который Мой Будущий Дядя надел тоже всего один раз в жизни – свадебный, – ему шили на заказ в ателье в нашем же доме. О чем моя Бабушка с какой-то чужой бабушкой (как выяснилось потом – мамой Соседа Из Последнего Подъезда) судачили по вечерам, соглашаясь друг с другом в одном: «Портным надо вырвать руки за обработку швов».

Хаос в нашем доме стремительно нарастал: квартира теперь напоминала нечто среднее между продуктовым складом, кулинарным и пошивочным цехом пополам со складом промышленных товаров. Бабушка возвращалась из магазина с гигантскими сумками, сетуя на то, что у нас маленький холодильник. На окне в кухне в банках мариновались помидоры и огурцы, на шкафах грудами лежала цветная бумага и высились башни из уже запакованных подарков. На всех возможных плоскостях, кроме священной швейной машинки, стопками стояла вынутая из серванта посуда.

Труднее всего приходилось Биму. Во‐первых, его нос настолько щекотали самые вкусные на свете запахи, что он, не в силах противостоять искушениям, научился сам открывать дверку холодильника, за что постоянно получал нагоняи от Бабушки. Во‐вторых, ему просто негде было приткнуться: куда бы он ни лег, его отовсюду сгоняли. Почему-то именно это место людям немедленно требовалось, чтобы что-то поставить. И даже его последнее пристанище – в самом углу у двери балкона за шторой, куда он прятался, когда бывал не в настроении, – было занято таинственной железной штуковиной с крышкой и ручкой, к которой мне категорически запрещалось подходить. Как я понимаю теперь, там был с какими-то страшными трудами добытый через знакомых чистый спирт. Его вечерами, со всеми возможными «охами» и «ахами», отмеряли, разводили водой, окрашивали вареньем, «Yupi» или просто белым разливали по красивым бутылкам.

Кроме того, помимо Соседа Из Последнего Подъезда, вернее Моего Будущего Дяди, в доме стали бывать какие-то люди, которых мы с Бимом даже не успевали запоминать. Поэтому Бим на всякий случай лаял на всех приходящих. Они уносили и приносили мебель, скатерти, вилки-ложки, бокалы, продукты. «Недотерьер» нервничал, путался под ногами, об него спотыкались, чертыхались, и он бежал на кухню к Бабушке с немым вопросом в глазах: как же так, чужие люди распоряжались в нашей квартире, как будто это был их собственный дом? Особенно он сердился, когда невесть откуда взявшиеся Тетины подружки в моей комнате рисовали стенгазету и надували шарики. Первый же «передутый» и оттого лопнувший шарик вызвал у него подлинную истерику, он зашелся визгливым лаем и, даже будучи загнанным под мою кровать, долго еще подвывал и фыркал на от души хохочущих над ним Тетиных подружек. А когда Совет из взрослых пополнился папой и братом Соседа Из Последнего Подъезда и потому, за недостатком места в кухне и большой комнате, постепенно перебрался в мою, Бим просто перестал выходить из-под кровати. И только сопровождал бурные споры взрослых глухим рычанием и поскуливанием, словно становился еще одним членом этих «расширенных заседаний».

– Понимаете, – растолковывала я своей ночной собеседнице, – и так было хлопот полон рот, а тут еще мои игрушки – Мишка и Обезьянка – тоже решили пожениться!

И мне враз стало ясно, какая это тяжелая работа – свадьба! Приходилось думать – ну буквально обо всем сразу! И о том, где все это будет происходить: во Дворце бракосочетания (большой комнате) или в загсе (на кухне)? В каком платье будет Обезьянка? Она так же, как Тетя, страшно переживала, оттого что ее платье не белое. Но что делать? Другой ткани для свадебного наряда Тети, кроме как розовой, Бабушка так и не достала, соответственно, других лоскутков, кроме тех, какие я собирала тайком у ее швейной машины, у меня просто не было.

Что будет у Обезьянки на голове – бантик или в фата? И если фата, то из чего ее сделать? Ведь Тетя себе купила готовую, поэтому таких лоскутков, естественно, мне взять было неоткуда. Но не могла же я обидеть Обезьянку! Умыкнув, пока Бабушка не видела, с ее швейной машины острые ножницы, я отрезала кусочек тюля от гардины в большой комнате – как раз там, где он прятался за тяжелую шелковую штору, посчитав, что именно тут случайно косо отхваченного уголка будет совсем не видно. С галстуком для Медведя вопрос решился так же радикально: я тихонько стащила один из Бабушкиных новых шелковых носовых платков.

О том, что необходимы обручальные кольца, я и не подозревала, пока в нашем доме не закипели на эту тему бурные дискуссии. Объехав много магазинов, Тетя и Мой Будущий Дядя к единодушному решению, какими они должны быть, так и не пришли. Дабы молодые не ссорились, расширенный Совет взрослых постановил, что заказывать сакральные символы брака придется в специальной мастерской по собственному, утвержденному женихом и невестой рисунку. Так вот, когда Мой Будущий Дядя принес их к нам домой в алой коробочке и благоговейно поставил на книжную полку, я поняла, что, по крайней мере, одной головной болью у меня точно меньше!

Оставались сущие мелочи: как игрушки будут стоять – кто слева, а кто справа? Надо ли им под ноги стелить полотенце и кто первый должен на него наступить? Что у них спросят? И как они ответят? Куда напишут, что игрушки женаты? По этому случаю я сделала им из обрезков бордовой бархатной цветной бумаги, оставшихся от производства стенгазеты, почти настоящие паспорта, а для того, чтобы записать дату их свадьбы, – специальную книжку в серебряной обложке.

Игрушки помогли мне расставить столики в ресторане – для этого сгодились пустые консервные банки, которые я, натаскав из мусорного ведра, тщательно помыла, разрезала – совсем так, как однажды показывали по телевизору в передаче «Очумелые ручки!» – застелила разноцветными лоскутками ткани и красиво разместила на них детскую посудку. Для этого мне даже пришлось пойти на преступление: я тайком залезла в семейные «закрома» и достала очаровательные маленькие кукольные фарфоровые тарелочки и чашечки, которыми в своем детстве играла сама Бабушка! Раздумывая над тем, можно ли мне взять их, не спросив разрешения (а Бабушка ни за что бы не разрешила, я знаю!), я рассудила, что по такому торжественному случаю никому и в голову не придет меня ругать! В конце концов, из Бабушкиного серванта взрослые тоже доставали самую «драгоценную» посуду, которой мы каждый день никогда не пользовались.