Сразу за импровизированной конюшней находилась вытянутая комната, обстановка которой давно пошла на дрова. Анна устроила здесь лазарет. Перебросившись парой фраз с охранявшим его варягом, я осторожно вошел в распахнутые двери. Я старался идти как можно осторожней, боясь наступить на раненых, лежавших прямо на полу. Глаза мои давно успели привыкнуть к темноте, и я никого не потревожил.

Куино лежал в дальнем конце комнаты, немного в стороне от остальных. Он был закутан в белое одеяло и походил на огромный кокон бабочки. Голова норманна лежала на свернутой тунике. Дыхание его было сиплым и частым. Судя по всему, Анна была права и жить ему осталось совсем недолго.

— Скажи мне что-нибудь, — прошептал я. — Кто научил тебя всему этому нечестию? Дрого?

Куино не ответил. Заставить его заговорить могло бы теперь разве что чудо. Анна говорила, что у него начался сильный жар. Наложенные на рану повязки насквозь пропитались сочившимися из раны кровью и желчью, а подкрепить его силы было нечем. Я спросил у караульного.

— Он что-нибудь говорил? Скажем, во сне?

— Нет. — Страж пнул тело Куино носком сапога. — Ему уже не до разговоров. Того и гляди умрет.

Мне вспомнились слова Мушида: «Начинается время чудес».

— Кто знает. Может быть, он еще и оживет.

Но даже в царстве чудес подобное случилось лишь однажды.

Никаких чудес ночью, конечно же, не произошло. Болезнь не отпускала Куино, и утром он был таким же молчаливым, как и накануне. Постояв возле него несколько минут, я оставил Анну и ее пациентов и направился к собору Святого Петра. Задолго до того, как я добрался до храма, я почувствовал, что атмосфера в Антиохии изменилась. Всего за день до этого город, зажатый в кулаке Кербоги, задыхался в тисках осады. Напряжение чувствовалось во всем — в людях, в животных и даже в стенах города, которые, казалось, вот-вот обратятся в прах. Теперь же в Антиохии царила праздничная атмосфера. Мужчины обрели былую уверенность, забыв о былом отчаянии и ужасе. Женщины вплели в волосы яркие ленты — все цветы к этому времени были съедены — и позволили детям играть на улицах. Солнце, еще вчера грозившее спалить нас своим неумолимым жаром, теперь благословляло нас теплом, а голубое небо дарило чистую надежду.

На главной улице города, между колоннадами, уже собирался предвкушавший явление чуда народ. Казалось, что выстроившиеся вдоль улицы люди готовятся праздновать память какого-то великого святого. Мне вспомнилась Меса, главная улица Константинополя, и шествующий по ней в парадном строю император в сопровождении пятисот варягов. Странно было думать, что моя дорога в Антиохию начиналась именно с такой процессии.

Ожидание оказалось недолгим. Примерно через четверть часа возле дворца запели трубы, и справа от меня послышались крики. Они приближались подобно порыву ветра, хотя теплый утренний воздух был совершенно неподвижен, и при появлении колонны сменились бурным всеобщим ликованием.

Возглавляла процессию четверка провансальских рыцарей, сгонявших с дороги зевак. Они были одеты в белые плащи с красными крестами, из-под которых виднелись заляпанные грязью и запекшейся кровью доспехи. За ними на белом жеребце ехал епископ Адемар. Несомненно, он бы хотел, чтобы это был великолепный скакун с блестящей и мягкой, как шерсть, гривой, однако ему пришлось довольствоваться запаршивевшей хромоногой лошадкой. В эти дни любая кляча, которая еще держалась на ногах, казалась чудом. Адемар сидел в седле, гордо выпрямив спину. Судя по застывшей на его лице гримасе, это стоило ему немалых сил, тем более что он надел на себя тяжелое праздничное облачение, украшенное изображениями праздников, святых и пророков. Он держал в руке крест, на поясе его висел меч, а на плечо был повешен рогатый лук.

За ним на паре тощих мулов ехали блаженные провидцы, отец Стефан и Петр Варфоломей. Они держали в руках иконы благословивших их апостолов: первый — апостола Петра, а второй — апостола Андрея. Внимание толпы явно тяготило отца Стефана: он старался не смотреть по сторонам и шевелил губами, творя непрестанную молитву. Петр Варфоломей, не отличавшийся особой скромностью, вел себя совершенно иначе. Если отец Стефан ехал, низко опустив голову, то Петр, сияя словно солнце, победно посматривал по сторонам, надев по примеру Маленького Петра короткий плащ отшельника поверх туники.

Далее двумя колоннами следовали двенадцать мужчин, выбранных для рытья ямы. Они были одеты скромно, однако скромность эта казалась искусственной, нарочитой в сравнении с одеяниями обычных паломников. Простолюдинов среди них, разумеется, не было. Одну из колонн возглавлял граф Раймунд, другую — епископ. За ними следовали несколько священников и рыцарей, а несколько поодаль — семеро священнослужителей, произносивших нараспев слова молитвы: «Господи, услыши молитву мою, внемли гласу моления моего». Молитвословия звучали в течение трех последних дней так часто, что я уже немного привык к латыни.

За направлявшимся к собору священством двигался простой народ. Я вышел из тени колоннады, чтобы присоединиться к этой многолюдной и шумной толпе, шествующей по улице под пение церковных гимнов и молитв. В потаенных глубинах своих изможденных тел паломники обрели новый источник сил и славили его с отчаянным неистовством. Они обрели надежду, хрупкость которой понуждала их снова и снова повторять молитвенные формулы.

По мере приближения к соборной площади движение процессии постепенно замедлялось, пока она вообще не остановилась. О том, чтобы войти в собор, не приходилось и мечтать, поскольку все подступы к нему были запружены народом, стоявшим между колоннами и на ступенях, однако это нисколько не образумило толпу, ждущую чуда. После того как Адемар поднялся в алтарь и начал молиться, площадь застыла в молчании, пусть голос епископа и не был здесь слышен.

После прочтения молитвы граф Раймунд должен был поднять свою кирку, чтобы приступить к вскрытию фундамента церкви. В этот момент во всей Антиохии не нашлось бы ни единого человека, который хотя бы на миг усомнился в том, что копье действительно сокрыто под плитами пола. Тем более что надеяться было больше не на что.

Над площадью разнесся звон металла, на таком расстоянии еле слышный. За ним последовали другие удары. Казалось, что дитя барабанит ложкой по пустому горшку. Эти странные приглушенные звуки повергли народ в трепет.

— Они вскрыли пол, — поползло над толпой.

Я вздохнул и решил запастись терпением, понимая, что поиски священной реликвии могут растянуться надолго.

Солнце поднималось все выше и выше. Чем короче становились тени, тем явственнее было недовольство присутствующих. Надежда слабела, молитвы уступили место сначала перешептыванию, затем недоуменному молчанию. Вскоре удары заступов и молотов сменились скрипом земли под лопатами. Жара стала невыносимой, и это не могло не сказаться на работе землекопов. Я подумал о том, что граф Раймунд и священники, наверное, не раз пожалели о своем показном благочестии.