Ренольд между тем ничуть не обиделся на мальчика.

— Только ты сначала вырасти, — предложил он Боэмунду и добродушно улыбнулся. Тот, в свою очередь, успел сказать «злому дядьке» ещё несколько гадостей, пока не примчалась перепуганная нянька и не увела ребёнка спать.

— Извини его... — начала Констанс.

— Конечно, — ответил рыцарь. — Он же малыш.

Когда инцидент таким образом оказался исчерпан, настроение немедленно заниматься любовью у обоих уже прошло, и Констанс вновь вернулась к теме письма.

— Ты говорил, что твой оруженосец водит дружбу с кем-то из голытьбы? — спросила она и, когда Ренольд кивнул, продолжала: — Надо найти среди них кого-нибудь потолковее. Наверное, даже двоих или троих. Посулим хорошее вознаграждение. Пусть поедут в Иерусалим и ввяжутся там в перепалку. Когда стража заберёт их, пусть проговорятся, что они гонцы от язычников к королеве. Пусть потребуют свидания с Бальдуэном и скажут ему про пластинку... Детали, я думаю, можно ещё обсудить... Поручи это своему Ангеррану, он, кажется, толковый слуга... И вот ещё что, пусть сам поедет с ними и проследит, чтобы всё прошло как надо. Скажи, что наградой ему будут шпоры. Ты сам дашь их ему, когда станешь князем Антиохийским. Надо поспешить, коронация назначена на Пасху!

Марго вывела Ренольда из дворца только под утро. По привычке она прижалась к нему и со вздохом сказала:

— Я вижу, для меня уже ничего не осталось, мессир?

— Приходи завтра ко мне, — пригласил он.

Однако завтра им встретиться не удалось. Большую часть ночи отняли неотложные дела, Ренольд с Ангерраном провели некоторое время в гостях у самого Тафюра. Через несколько дней они встретились вновь, и на сей раз рыцарь передал князю мрази несколько увесистых кошелей с золотыми монетами, но не с подмочившими свою репутацию безантами, а полновесными динарами багдадского халифа. Тогда же в Иерусалим отправились трое подданных короля нечисти, а следом выехал и Ангерран.

Обратно в Антиохию вернулся только он один. Оруженосец доложил сеньору о том, что задание выполнено. По крайней мере, посылка достигла адресата.

— Ну что ж, Везунчик, — проговорил Ренольд, услышав известие. К нему снова вернулась в последнее время почти совсем забытая привычка юности давать слугам разнообразные прозвища. — Глядишь, скоро поздравлю тебя? Ангерран дю Клапьер! Звучит, да?

— Спасибо, мессир, — просиял оруженосец. — Я и так готов отдать за вашу милость жизнь, но если... о!.. — он перекрестился. — Лучше и не мечтать. Помоги вам Господь!

— Он поможет нам, — твёрдо проговорил Ренольд.

* * *

Констанс не ошиблась.

За несколько дней до коронации, назначенной на Великое Воскресенье Христово, 30 марта 1152 года, Бальдуэн вдруг заявил, что ему нездоровится и лучше будет отложить церемонию.

Королева, не ожидая подвоха, уехала в Наплуз, богатый и красивый город, который мусульмане называли Маленьким Дамаском. Однако не успела она добраться до места, как молодой король, собрав верных вассалов, находившихся в столице, предъявил им неопровержимое доказательство двурушничества своей матери — перехваченное письмо злейшего врага Утремера, Нур ед-Дина, к королеве.

Затем Бальдуэн и его свита направились в церковь Святого Гроба Господня и угрозами вынудили патриарха Фульке короновать молодого короля. Расстановка сил оказалась именно такой, какой и представлялась княгине Антиохии. Бароны Самарии и Иудеи во главе с коннетаблем Манассом д’Йержем встали на сторону королевы. Галилея полностью поддержала короля.

Эта была репетиция гражданской войны (вторая, если уж заботиться о точности). Однако во время первой, двадцать лет назад, в оппозиции оказался лишь один человек и его подданные. Граф Яффы, Юго де Пьюзе (мы ещё обязательно поговорим о нём), хотя и являлся родственником только что скончавшегося короля Бальдуэна Второго, был на Востоке чужаком, пришельцем. Теперь ситуация выглядела совершенно по-иному. Впервые бароны Утремера готовились скрестить мечи со своими соседями-единоверцами, не просто соседями, а вчерашними соратниками по борьбе за дело римской церкви, такими же латинскими магнатами Востока.

Страна оказалась расколотой надвое. Сторонники королевы захватили Иерусалим и Наплуз.

Неизвестно, чем закончилось бы в тот раз противостояние, если бы храбрый, славный и мудрый Онфруа де Торон и другой приверженец короля, Гвильом де Фоконбер, со своими дружинами неожиданным манёвром не окружили замок Мирабель[84] и не вынудили бы к скорой сдаче его хозяина, Манасса д’Йержа. Пленив коннетабля, они вскоре освободили его, взяв однако же клятвенное обещание, что он раз и навсегда уберётся из пределов Левантийского царства.

Услышав об этом, в Наплузе прекратили оборону. Хотя в самой столице Мелисанда ещё могла рассчитывать на поддержку, прежде всего со стороны патриарха и клира, этого оказалось недостаточно. Жители отказались сражаться против своего законного властителя.

Королева сдалась. Вместо власти она получила вдовий удел — всё тот же Наплуз с пригородами. Тем не менее, хотя Мелисанда и утратила возможность вмешиваться в государственные дела светской власти, она, уже только как королева-мать, всё же сохранила некоторую часть своего влияния при дворе, прежде всего потому, что духовная власть над Утремером так и оставалась в её руках до самой смерти.

Мелисанда не получила достоверных сведений относительно того, кто подтолкнул её сына к решительным действиям. Впрочем, она догадывалась, догадывалась и не собиралась оставлять долги неоплаченными.

Но это уже другая история. Следующая.

Часть четвёртая

ВОЛЕЮ БОЖЬЕЙ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Если повнимательнее присмотреться к людям, жившим в эпоху средневековья, дать себе труд задуматься над тем, какой образ мыслей и поведения был им свойственен, порой создаётся ощущение, будто им казалось, что до них истории не существовало вовсе. А между тем взять хотя бы древних римлян, на обломках полуторатысячелетней державы которых и основывалась вся культура варварских королевств готов, франков и алеманов?

Всякий раз, потерпев поражение в войне или проиграв битву на поле дипломатии, безбожные язычники прошлого подвергали анализу собственные действия, доискивались причины, спрашивали себя: «Почему? Почему вышло так, что не я, а он одержал верх? В чём я ошибался?»

Правители Утремера, похоже, никогда не задавались подобным вопросом. Да и не только они одни. Не утруждали себя анализом происходящего в большинстве своём и прочие властители. Ни повелители Второго Рима, ни, как можно заподозрить, духовные владыки христиан Запада, обосновавшиеся в Риме Первом.

Впрочем, нет, конечно, спрашивали, спрашивали они о том и себя и Бога, да только подтекст выходил у них совсем иной: «Почему не я, Господи? Почему он?! Ведь я, я хочу властвовать и владеть всем! Я хочу