Говоря так, наша героиня рисковала. Но она действительно взяла за правило вести себя как глава «очень большой партии». И хотя отчасти великая княгиня блефовала, потому что при первой угрозе толпа ее сегодняшних союзников рассыпалась бы в прах, как это случилось с Иоганной-Елизаветой, тем не менее, царевну начинали побаиваться. Подобными выходками она наращивала себе политический капитал.

Когда-то Бестужев сумел изолировать от внешнего мира малый двор и, по словам Екатерины, мечтал сделать нечто подобное с императрицей, окружив ее шпионами. К середине 1750-х гг. Шуваловым удалось обратное – Елизавета сама стремилась к уединению, и они воздвигли вокруг нее непроходимую стену из своих людей. Желательно было взять в кольцо и великокняжескую чету.

Оказывая Петру разнообразные услуги, «братья-разбойники» рассчитывали приручить его. Иметь возле царевича союзника в лице Брокдорфа казалось очень удобным. Последний действительно умел услужить двум господам. Именно он посоветовал Шуваловым беспроигрышный ход. После Пасхи 1755 г., прибыв на дачу в Ораниенбаум, Екатерина увидела там странное зрелище – под балконом дворца маршировал целый голштинский отряд. Его секретно доставили на кораблях из Киля, чтобы сделать приятное наследнику.

«Его императорское Высочество, которому его голштинцы (имеются в виду чиновники Голштинского дипломатического представительства в Петербурге. – О.Е.) постоянно толковали о дефиците и которому все говорили, чтобы он сократил число этих непутных людей… взял да и решился вдруг выписать их целый отряд. Это было дело рук злосчастного Брокдорфа, льстившего преобладающей страсти великого князя. Шуваловым он дал понять, что, потворствуя ему этой игрушкой или погремушкой, они навсегда обеспечат себе его милость».

Блестящая идея. Хитроумный камергер подарил царевичу вожделенную «игрушку», а Шуваловым открыл способ влиять на наследника. Дулась одна Екатерина. Ее потрясли две вещи. Во-первых, вспыльчивый, неосторожный муж, не умевший, казалось, держать язык за зубами, не поделился тайным планом приезда войск. У него появилось новое доверенное лицо, опять оттеснявшее супругу на задний план.

Во-вторых, при щепетильности русского общества в национальном вопросе приезд иностранных солдат не мог вызвать одобрения. «Великий князь, который при Чоглокове надевал голштинский мундир только в своей комнате и как бы украдкой, теперь уже не стал носить другого… хотя он был подполковником Преображенского полка, – писала Екатерина. – …Признаюсь, когда я узнала, я ужаснулась тому отвратительному впечатлению, которое этот поступок великого князя должен был произвести на русское общество… Александр Шувалов с обычным помаргиванием глаза смотрел, как этот отряд проходил мимо балкона в Ораниенбауме. Я была рядом с ним; в глубине души он не одобрял того, что он и его родня условились терпеть».

Екатерина, пока связывавшая свои интересы с интересами мужа, испугалась. Петр постоянно забывал о другом возможном наследнике – Иване Антоновиче. А вот подданные могли о нем вспомнить. Стоило ли злить столичное общество? «Самые преданные пожимали плечами, самые умеренные находили это смешным и странным; в сущности, это было очень неосторожное ребячество». Великая княгиня слышала, как караульные из Ингерманландского и Астраханского полков говорили: «Эти проклятые немцы все проданы прусскому королю; это все предателей приводят в Россию».

Еще немного, и великокняжескую чету тоже назвали бы «проклятыми немцами». Подобного оборота царевна боялась как огня. Она столько лет потратила, чтобы стать «русской», а теперь муж вместе со своей губил и ее репутацию! «Когда мне об этом говорили, то я высказывала свое мнение таким образом, чтобы увидели, что я этого ничуть не одобряю»476. Ничего иного не оставалось.

Между тем Брокдорф быстро увеличивал политический капитал. С приездом голштинского отряда у него в окружении Петра возникла своя «партия». Естественно, враждебная великой княгине. Сначала голштинцы появлялись только на летние учения в Ораниенбауме, но с зимы 1756–1757 гг., по совету вездесущего камергера, остались при наследнике на весь год. «Число тех, которые были постоянно с великим князем, достигало по крайней мере двух десятков, – писала Екатерина. – …В сущности, все служили шпионами Брокдорфу».

Позднее, в 1761 г., Фавье отмечал влияние камергера на наследника: «Лето он (Петр. – О.Е.) проводит в Ораниенбауме, в тесном кругу оставленных ему немцев, которых называет своими министрами и генералами… Один из них соединяет в себе оба титула и пользуется безграничным доверием великого князя. Это барон Брокдорф, который со временем может сделаться важным лицом». Французский дипломат предлагал «купить расположение» последнего за польский «орден Белого Орла, распространенный в Петербурге»477.

Наша героиня называла новых приятелей мужа сборищем пьяниц и дебоширов: «Брокдорф вовлекал великого князя более, чем когда-либо, в пьянство и кутежи, окружив его сбродом авантюристов и людей, добытых из кордегардии и из кабаков… которые только и делали, что ели, пили, курили и болтали грубый вздор».

Однако сам Петр был от такой жизни в восторге, тем более что хитроумный камергер придумал способ набить пустые карманы своего господина. «Он брал деньги со всех… и убедил его (великого князя. – О. Е.)… делать то же самое… продавая голштинские ордена и титулы тем, кто хотел за них платить, или заставляя великого князя просить и хлопотать в разных присутственных местах империи и в Сенате о всевозможных делах, часто несправедливых, иногда даже тягостных для империи, как монополии»478.

Эмоциональность оценок вредит мемуарам Екатерины. Ее слова порой кажутся настолько пристрастными, что так и хочется поискать опровержение. Но вот свидетельство Я.П. Шаховского, исполнявшего с августа 1760 г. по декабрь 1761 г. должность генерал-прокурора. По его воспоминаниям, великий князь «часто передавал просьбы или, учтиво сказать, требования» в Сенат «в пользу фабрикантам, откупщикам и по другим по большей части таким делам»479. А.С. Мыльников связал фразу Шаховского с предложениями Петра Федоровича об улучшении быта кадетов Сухопутного шляхетского корпуса из детей «нижних чинов»480. Такая оценка кажется натянутой, ведь между «нижних чинов» детьми и «фабрикантами» с «откупщиками» большая разница. Скорее отзыв Шаховского подтверждает рассказ Екатерины о спровоцированных Брокдорфом хлопотах великого князя в Сенате.

Просьбы царевича не имели большого успеха. Пожилой генерал-прокурор, служа сорок лет, знал себе цену, был неуступчив, берег копейку, постоянно ссорился с П.И. Шуваловым и не потрафлял наследнику. За что и получил отставку буквально в день кончины Елизаветы Петровны – 25 декабря 1761 г.481

А вот история Брокдорфа имела продолжение самое плачевное для Голштинии. Зимой 1757 г. он посоветовал великому князю арестовать министра юстиции в Киле – «одного из первых по своей должности и влиянию лиц, некоего Элендсгейма». Петр решил посоветоваться с женой. «Говорят, что его подозревают в лихоимстве, – заявил он. – …О, обвинители, их нет, ибо все там его боятся и уважают; оттого-то и нужно, чтобы я приказал его арестовать, а как только он будет арестован, меня уверяют, что их найдется довольно и даже с избытком».