Да, в цирке стало неуютно. У Колосова, если честно признаться, на сегодня не было никакого определенного плана действий. Он даже никого в общем-то не собирался допрашивать. Он приехал просто ВЗГЛЯНУТЬ НА МЕСТО И НА ЭТИХ ЛЮДЕЙ. Он знал, что только так сможет окончательно решить: предпринимать или не предпринимать то, о чем он так упорно думает.

На манеже, как всегда, по утрам репетировали.

Сколько же народа! А под ложей осветителей кипела какая-то буза: рыжий коверный Рома крикливо и дерзко пререкался с администратором Воробьевым.

Колосову показалось поначалу, что они ругаются.

Оказалось — нет: репетируют репризу «Пьяный в цирке». Потом они действительно слово за слово уже начали спорить профессионально. Воробьев на повышенных тонах вещал, что «все это ни к черту не годится», что в программе и так полно номеров-двойников, что их могут обвинить в плагиате, что то, что предлагает Дыховичный, старо как мир — «это еще Вяткин, и Ротман, и Маковский делали. И как делали, боже ты мой!», что он не желает выслушивать упреки в бездарности и…

Тут к нему подбежал служитель с криком, что «в террариуме нелады с обогревателем, температура зашкаливает и если не вырубить систему, у.., крокодила будет разрыв сердца!». Воробьев подавился упреками в адрес Дыховичного, замахал руками и.., увидел на противоположной стороне манежа Колосова.

Никита тут же вышел на воздух. Черт с вами со всеми и вашим крокодилом… После сумрака шапито — яркое солнце… Он подставил лицо солнечным лучам. Из открытого окна ближайшего вагончика доносилась музыка. «Чайф» — «Аргентина-Ямайка».

Проходя мимо настежь распахнутой по случаю жары двери, Никита заглянул внутрь. Чья это гардеробная?

Ах да, тут они проводили обыск (а где они не искали?) — это домик Ирины Петровой. Домик-крошечка… А кто же сейчас там?

Он поднялся по ступенькам. «Какая боль!.. — надрывался „Чайфом“ карманный радиоприемник на окне — ..пять — ноль!» На продавленной старой тахте спиной к двери, подогнув ноги по-турецки, сидело странное существо и смотрелось в складное зеркало, поставленное на придвинутый к тахте колченогий столик. Тут же стоял открытый ящик с красками и гримом.

На звук шагов существо обернулось. На Колосова глянула причудливая маска — клоун не клоун, что-то… Ярко-красный рот до ушей, белый круг вокруг правого глаз, свекольный румянец на щеках и носу.

Левый глаз под изломанной, подведенной черной краской бровью украшен черной же вульгарной «стрелкой». А на щеке застыла нарисованная синей краской слеза. И это в сочетании с растянутым в ухмылке ртом было таким причудливым, неестественным, что…

— Черт, я думал, это братан, — сказало существо ломким, хриплым голосом подростка, который курит аж с первого класса. — Вы к Ромке?

И только тут Колосов понял, что видит перемазанного красками Игоря Дыховичного.

— Я? — Он развел руками. — Да нет. Шел в администраторскую. А тут музыка у тебя играет. Тебя Игорь зовут? Ну и ну, что это ты с собой сделал?

— Варианты подбираю. Ищу, — Гошка кивнул на ящик с гримом, снова отвернулся к зеркалу. — Ромка предложил вместе с ним в репризе попробовать новый номер, клоунаду.

— Так ты вроде уже выступаешь с Липским?

— Это другое. Теперь вместо номера Баграта в программе дыра. Хотят репризами забить пока что.

— Знаешь, мне показалось, что твой брат не умеет смешить публику, — заметил Колосов. — Не получается у него что-то. Не смешно. У тебя, мне говорили, намного лучше выходит. Ну, когда ты от слона на роликах удираешь. Больше смеются и хлопают искренне.

— Кто это вам говорил? — Парень наклонился к зеркалу. Дотронулся оранжевой краской до носа, превратив его в куцую морковку.

Никита чуть помолчал. Катя, помнится, настоятельно советовала потолковать с этим Гошкой Дыховичным. Рассказывала про него. Он ведь и с Кохом близко общался. И с Петровой. Да и то, что сам Никита заметил тогда с Погребижской… Эта ее грубая, злая фраза, а ведь мальчишка помочь ей хотел, внимание на себя обратить пытался. Подлетел, как паж…

А она, да еще на белой лошади… Цирк, одним словом. Романтика.

А закончилась романтика тем, что она его послала.

— Илона Погребижская мне говорила. Точнее, Елена Борисовна, — сказал он. — У нее, когда мы с ней беседовали, о каждом артисте вашей труппы было собственное мнение.

Ему показалось.., нет, просто Гошка был еще аховый гример и стилист: неловкий жест кисточкой, и под правым глазом у него расплылось сине-фиолетовое уродливое пятно.

— Ты только так на арену не выскакивай, с фингалом, — усмехнулся Никита. — А то мелюзгу на утреннике испугаешь.

— Краски дрянь. У братана итальянские были — кончились. — Гошка пальцем растушевывал пятно.

Но получалось только хуже — вся щека стала синюшной.

Никита видел в зеркале разноцветный блин, а не его лицо. И совсем не различал под наслоением белых, черных, оранжевых, красных и фиолетовых пятен его глаз.

— Слушай, Игорек.., человек ты взрослый, как я вижу, вполне самостоятельный. А в цирке этом вашем — дела дрянь совсем. Ты вообще как тут? По контракту работаешь, по договору или просто?

— Ромка договор заключил. Я при нем. А вы убийства расследуете? Ну и как, получается у вас?

— Нет. Пока что. Получится. Так о чем я… Дрянь, говорю, дела в вашем цирке. Ты вообще-то что дальше собираешься делать? Вот всему этому, — Никита небрежно кивнул на ящик с гримом, — себя посвятишь, или это так, временное увлечение?

— А что, плохо, по-вашему? В цирке плохо?

— Вообще в цирке — хорошо. Но в вашем, где людей режут и стреляют, — дрянь. Тебе в армию скоро?

— На следующий год. — Гошка явно прибавил себе лет.

— Мой тебе искренний совет — иди лучше после армии в училище военное. Парень ты физически развитой, ловкий, крепкий. А то, знаешь, всю жизнь быть дураком расписным, как твой братец Рома, народ потешать… — Никита говорил нарочито небрежно. — Не мужское это дело. Ты вот скажи мне, сам-то ты как думаешь, все у вас в вашем заведении нормально, благополучно?

«Маска» обернулась. Колосову показалось, Гошка смотрит недоуменно и вопросительно, но…

— Генрих Кох был твой дружок закадычный, так мне ваши сказали, — продолжил он вроде бы без всякой видимой связи с предыдущим вопросом.

— За что вы его посадили? Ведь он же не убивал — это ясно.

— А что, Генрих — хороший парень, друг хороший?

— Он.., смелый.

— А ты за ним ничего странного не замечал?

— Как это? Что?

— Да так, Игорек… На сколько он тебя старше?

Лет на двенадцать? Ну и как же вы дружили с Генрихом? Кстати, не делился он с тобой… Ну, насчет баб не делился? Девушка там у него была, женщина?