Он не уходил из цирка. Хотя в главке его ждали дела. Ворох неотложных, срочных, скучных дел. Не уходил, потому что, несмотря ни на что, ему нравилось сегодня здесь быть.

Он собирался с духом. Собирался… Думал, как же сказать о том, что он уже почти окончательно для себя решил. Как изложить созревший у него план коллегам, начальству, прокурору, который, как известно, в любых делах ставит точку. Как добиться, чтобы они поняли его и согласились бы с ним. И поступили так, как, ему казалось, было единственно правильно и полезно для дела.

«Они мне скажут, что я свихнулся, — подумал он, — но черт возьми…»

А на манеже гуси, выпряженные из удалой тройки, под руководством молоденькой дрессировщицы в купальнике и в компании довольного поросенка бойко щелкали клювами на счетах и складывали из детской азбуки разноцветное словечко ЦИРК.

— И спорить не о чем. Ему все равно этого никто не позволит. Да будь я на месте прокурора, я бы ему сказал: «Никита, ты что, очумел, в натуре? Ты отдаешь себе отчет? А последствия?» — Сергей Мещерский от избытка чувств едва не опрокинул на пол вазочку с вареньем.

Катя цыкнула на него и потянулась к чайнику — подогреть. Она пила только очень горячий чай. Они коротали вечер дома. Мещерский гостил не просто так, а был зван на совет. Потому что после того, как сегодня днем Катя услыхала от Колосова, В ЧЕМ ИМЕННО ЗАКЛЮЧАЕТСЯ ЕГО ИДЕЯ ПО ЭТОМУ ДЕЛУ, она вообще не знала, что ей говорить и что думать.

Самое интересное, на совете присутствовал и драгоценный В. А. В качестве молчаливого наблюдателя.

Чай он с ними пил, и до этого ужинал, и варенье ел, и Катю слушал. Слушал и Мещерского, Но при этом вел себя как истукан!

Вообще-то два последних дня Кравченко жил дома. И могильное безмолвие с его стороны мало-помалу уступало место брюзжанию: то «котлеты пережарены», то «сок ледяной — а у меня же гланды!», то «я не буду кабачковое пюре — я его не люблю!».

По мнению чуткой Кати, это был прогресс. Кравченко медленно, нехотя, но оттаивал. Пора великого оледенения их отношений, как ни странно, закончилась так же внезапно, как и началась, именно той ночью, когда они с Мещерским ждали возвращения Колосова. Мещерский то и дело звонил Кравченко, докладывал, что они живы, но что их, как свидетелей «жуткого убийства», допрашивают в милиции. И утром, вернувшись домой. Катя прочла на лице драгоценного В. А.., нет, не сочувствие. И не любопытство, а… Короче, он сварил ей крепкий кофе и сделал пропасть неуклюжих бутербродов. И почти насильно усадил ее за стол. Хотя она ни куска не могла проглотить. Катя ждала, что он все-таки что-то скажет ей.

Откроет рот! Но у него сработал проклятый пейджер.

А потом он уехал на работу. Правда, вечером позвонил, буркнув, что «купил баранину», потому что…

Я НЕ БУДУ КАБАЧКОВОЕ ПЮРЕ. Я ЕГО НЕ ЛЮБЛЮ… Катя, тяжело вздыхая, резала лук, перец и помидоры. Перед советом этих «советчиков» полагается кормить. А слезы — от лука наворачивались на глаза. А КОГО ТЫ ВООБЩЕ ЛЮБИШЬ? КОГО? То и дело с обидой вопрошала она фантом Кравченко, который грезился ей везде — то на дне фаянсовой салатницы, то за стеклами кухонной горки, то на лезвии ножа, рассекающего помидорную мякоть.

А настоящий Кравченко сидел за стеной, в комнате на диване напротив Мещерского. Они о чем-то тихо совещались. А когда Катя вошла с салатницей, таинственно умолкли. Потом они ужинали, пили чай.

Катя говорила, Мещерский то и дело перебивал ее негодующими фразами. А Кравченко и ухом не вел.

Но не уходил…

Потом он все же удалился в лоджию курить. А Катя… Вот она и рассказала им об этом предложении Колосова. ПРЕДЛОЖЕНИИ ПОМОЧЬ ДЕЛУ. И умолчала только о его последней, но, наверное, самое важной, горькой фразе: «Катя, ты пойми, если бы я мог сделать это как-то иначе, я бы уже сделал. Но у меня безвыходное положение. Думаю, если ты откажешься, мы потеряем последний шанс».

ВОТ ТАК ОН ЛИШИЛ ЕЕ ВОЗМОЖНОСТИ СКАЗАТЬ: НЕТ, Я НЕ ХОЧУ.

— Чушь! Не позволят ему! — Мещерский тревожно заглянул Кате в глаза. — Да где это видано? Это же ни в какие ворота… И потом монстр-то этот кладбищенский все равно уже арестован!

— Кох не арестован, Сережа, — тихо возразила Катя. В этот миг ей уже так ясен был смысл той Никитиной фразы: «Ты в цирке не появляйся. Поедешь, когда…» ЗНАЧИТ, ОН УЖЕ ТОГДА ДУМАЛ ОБ ЭТОМ ВАРИАНТЕ. — Кох только задержан на десять суток. В прокуратуру с его арестом следователь не выходил.

— Да один черт — выходил — не выходил! — Мещерский скривился. — Кто же это чудовище разрешит выпустить, раз его с таким трудом за решетку упрятали! А если он сбежит?

Катя пила чай. Она знала: весь сегодняшний день Никита и почти все члены опергруппы провели на совещании у прокурора области. Вечером, собираясь с работы домой, она зашла в розыск. Совещание не закончилось.

— Потом, потом это просто немыслимо использовать в такой жуткой роли тебя — воскликнул Мещерский. — В конце концов, раз Никита ничего умнее не придумал, пусть меня берет! Мы же с тобой вдвоем там были Я — мужчина, а это мужское дело.

Мужское! Я там быстро со всем этим непотребством разберусь. Я им покажу!

«Уж ты покажешь», — подумала Катя. Отчего-то в носу защипало — от умиления, что ли? Сережечка…

И вдруг вспомнилось «Похвальное слово коротышкам» Маленький мужчина вызывает прилив нежности… Она посмотрела на Мещерского — хрупкий, розовый от возмущения, усики топорщатся. Подняла глаза и встретилась взглядом с Кравченко. Он вернулся в комнату. Его фигура занимала весь дверной проем. Катя выпрямилась, отодвинула чашку. Ну, что ты смотришь на меня? Что ты смотришь на меня.., так? Помнится, одна блондинка в цирке, которая уже ничего никому не расскажет, говорила о том, что есть и «Похвальное слово великанам».

— Знаешь, Сереженька, сейчас пока рано говорить, осуществим этот план или нет, — сказала она Мещерскому, глядя на Кравченко. — Все решится…

И если это возможно, я… Ну, одним словом… И потом никакого риска в этом нет. Если бы был риск, Колосов просто бы ко мне не обратился. Он же знает, что я жуткая трусиха и паникерша. И потом, знаешь, сегодня я совсем о другом хотела с тобой посоветоваться.

— О чем? — тревожно спросил Мещерский. А сам подумал: "Нет, я этого так не оставлю. Я не допущу.

Ишь чего придумали! Завтра же Никите позвоню"…

— Я все тебе рассказала. Теперь ты знаешь, какая там.., в этом цирке, — Катя отчего-то вдруг запнулась, — ситуация Ты знаешь, какие показания они дают. В чем признаются. Вот и скажи мне, скажи, по-твоему, там хоть кому-то можно верить? И что тебе кажется там правдой, а что ложью?

— Катя, выражай мысли проще. — Мещерский хмыкнул. — Можно из них из всех верить дрессировщику львов или леопардов? Ты ведь именно это спросить пытаешься?

Катя почувствовала, как покраснела. Черт, а ведь хвалилась, что не «вспыхивала как мак» со времен школьных невинных амуров. Сколько же яда в коротышках — это ж надо!