Йохан набычился с явным недоумением, но я сделал вид, что не заметил. Он поймёт, о чём это она, – в положенный срок. В Божий день после полудня все поймут, о чём говорила Эйльса.

Наконец настал Божий день. День моей свадьбы.

Вечером загодя подъехал на своей телеге Поль-портной и доставил все роскошные наряды, которые заказала Эйльса; в это утро я не выслушивал исповедей. Слишком мы все были заняты подготовкой. В харчевне было набито битком, там находился почти весь отряд, кроме Ларна и его людей да ещё Тесака. Они ушли накануне ночью и до сих пор не вернулись.

За последнюю неделю Эйльса постепенно меняла свой голос и становилась мало-помалу всё менее простецкой, но делала это так плавно, что вряд ли кто заметил. Трактирщица теперь почти канула в область воспоминаний и, подозреваю, там теперь и останется. Я хотел с ней увидеться – удостовериться, что всё схвачено, но наутро перед свадьбой это было бы дурным знаком. С Эйльсой я увижусь только тогда, когда мы предстанем вместе перед жрецом, так что оставалось только положиться на волю Госпожи и верить, что всё идёт согласно плану.

Мы обедали за столом вместе с Йоханом, Анной и Лукой – все разряженные по случаю в наши новые великолепные шубы, камзолы да панталоны. Даже Билли Байстрюк выглядел как барчонок.

Он, само собой, тоже будет на свадьбе, как мой усыновлённый племянник. Там обязаны быть все, и что более важно – это должно быть видно.

Потом, уже в Великом храме всех богов, к нам присоединится тётушка Энейд вместе с Браком. Когда она услыхала, что я беру в жёны Эйльсу, то закатила скандал и чуть было не спустила меня с лестницы, но я настоял, что она тоже придёт, нравится ей это или нет. Я был очень настойчив. Почему она непременно обязана явиться, точно я сказать, конечно, не мог, но тётушка была совсем не дура и в конце концов уразумела в общем мой посыл. Вокруг меня должна быть вся моя родня и ближайшее окружение. Это было исключительно важно. Будет даже сэр Эланд – он проводит Роузи от Свечного закоулка и придаст моему кортежу хоть сколько-нибудь светского лоска. Луке Жирному предстояло чисто символически сыграть отца Эйльсы, так как, к сожалению, собственной персоной он с нами присутствовать никак не мог. Сказать по правде, я не имел ни малейшего понятия, жив ли её истинный отец. Она утверждала, что жив, и допустим, это так, но я знал – это, скорее всего, неправда. Всё же Лука, как и я, выучил ход брачной церемонии, а только это и было тогда по-настоящему важно.

В жарко натопленной комнате было душно сидеть в тяжёлых шубах, так что, поев, взял я стакан с брагой и вышел проветриться на конный двор. Немного погодя за мной вышла Анна.

– Поздравляю с женитьбой, – сказала она.

Я покосился на неё, не в силах разобрать, подкалывает она или говорит на голубом глазу.

– Я бы хотел, чтобы ты была подле меня шафером как самый близкий товарищ. Надеюсь, ты понимаешь, что пришлось попросить об этом брата.

– Знаю.

– Прости. Правда хотел бы, чтобы это была ты.

– Знаю, – повторила она. – С меня достаточно твоего желания.

Я кивнул и положил ей руку на плечо. Анна хмыкнула и залпом опорожнила стакан.

– Ты ведь знаешь, что делаешь? – спросила она.

– Да, – ответил я. – То есть нет.

Анна Кровавая отставила пустой стакан у стены возле чёрного входа и в тишине принялась разглядывать свои ногти, давая мне время на размышление.

– Я вообще-то знаю, что буду делать сегодня, – сказал я. – Сегодня, Анна, жизненно важный день. После полудня сама увидишь. После полудня кое-что случится, вот тогда и поймёшь. Но это после. А пока нет. Не знаю.

Она поцыкала языком, развернулась и смачно плюнула через стену на конный двор.

– А мне так не казалось, – протянула она.

ВВеликом храме всех богов было не продохнуть от благовоний и слишком жарко от дичайшего количества горящих свечей. Я ненадолго опустился на колени – воздать дань почтения перед жертвенником нашей Госпожи, одним из множества в этом храме, посвящённом тьме-тьмущей богов и богинь, которым поклоняются в Эллинбурге. После этого я проделал довольно долгий путь – звук шагов гулко разносился по храму, – чтобы вместе с братом встать перед алтарём. Там, на этой здоровенной каменной плите под высокими окнами с тысячей цветных стёклышек, огранённых как алмазы, курились самые удушливые благовония. Из-за плеча Йохана глянул я украдкой за эти окна. Глаз мой привлекали очертания огромных колёс, которые вертелись в тумане заводского дыма, там, где с востока город кончался рекой. С выгодной позиции на холме в конце Торгового ряда из Великого храма всех богов открывался впечатляющий вид на Колёса. Будет весьма интересно.

Чуть погодя к нам подошёл жрец – отец Гудман, который, если верить сплетням девиц со Свечного закоулка, праведником был ещё тем. Среди гостей на свадьбе я и в самом деле заметил несколько тамошних женщин – они занимали ряд скамей за Анной и Роузи. На плече у каждой был гордо повязан жёлтый шнурок, и было видно, как они, ожидая начала церемонии, поглядывают на жреца и пересмеиваются. Отец Гудман хранил бесстрастное выражение лица и пытался не смотреть в их сторону.

– Пора уже? – спросил я служителя.

– Почти, – ответил он.

В храме, конечно, не было часов, хорошие часы вообще редкостная роскошь. Я не находил себе места, всё мучился вопросом: чего же медлит Эйльса? Всё должно случиться в нужное время. Иначе нам хана.

– Волнуешься? – спросил Йохан. Подмигнул и протянул мне свою карманную фляжку. Жрец отвернулся, так что я взял выпивку и сделал торопливый глоток. Сказать по совести, я волновался, хоть и не по той причине, какую предполагал Йохан. Эйльса меня поняла бы, но кроме неё пока никто. Жаль, нельзя посвятить в этот замысел брата, а уж за Анну – и подавно жаль, но об этом и речи быть не могло. Как по мне, чем меньше народа знает тайну, тем больше она остаётся тайной, а сегодня слишком много поставлено на карту, чтобы рисковать неверным словом или подслушанной ненароком беседой.

Я вложил фляжку в руку Йохану, он спрятал её обратно в карман, а через миг в дальнем конце громадного храма распахнулись двери, а барабанщики заиграли марш. В Великий храм вступила Эйльса, и выглядела она сногсшибательно: на ней было великолепное платье кремового шёлка, превосходно оттеняющее смуглый цвет её лица. В этот миг я всем сердцем жалел о том, что женюсь на ней только понарошку, а не так, чтобы между нами что-то было, как между мужем и женой. Она неторопливо шла с Лукой Жирным вдоль среднего нефа, а подвенечное платье сверкало в свете тысячи свечей. Остановилась, как полагается, в пяти шагах и присела в книксене. Мы с Йоханом почтительно поклонились в ответ – ей и Луке, как отцу новобрачной. Блюдя обычай, Лука подвёл её ко мне пред очи жреца, который ожидал нас, стоя спиной к алтарю. Лука и Йохан, мой шафер, отступили на два шага, оставив нас вдвоём. Мы повернулись лицом к жрецу, так что большие окна за алтарём оказались прямо перед нами. Барабаны вдруг стихли, и воцарилась гулкая тишина – она, казалось, предвещала то, о чём знали только мы с Эйльсой.