— Единственное, что нам пока неизвестно, — объявил доктор, направляясь к доске внести изменения в заметки и добавить новые, — время, когда этой женщины точно не будет дома.

— Вообще-то… оно нам известно. — Едва сообразив, что произнес эти слова вслух, я огляделся и увидел, как все уставились на меня. — Завтра вечером, — продолжил я, — день рожденья Гу-Гу Нокса — и она как пить дать будет у Пыльников.

Доктор бросил на меня, что называется, испытующий взгляд, потом медленно кивнул.

— Ну что ж, — проговорил он, — стало быть, завтра вечером. — И принялся подбрасывать на ладони кусочек мела. — Завтра вечером она обернется своим вторым «я» — и тем самым предоставит нам шанс взглянуть на первое. Две половины женщины с двумя именами, двумя лицами, двумя жизнями вступили — достаточно неосознанно — в борьбу, одна против другой. Нам стоит молиться, чтобы работа наша была окончена до того, как этот конфликт разрешится. — Взгляд черных глаз доктора остановился на доске. — Мы должны вмешаться вдела спасительницы, до того, как разрушительница вступит в свои права…

Двадцать четыре часа спустя вокруг была тьма.

Я лежал на дне коляски вместе с детектив-сержантом Маркусом и хорьком Майком, извивавшимся в мешке, который я подвесил к себе на шею и перекинул через плечо. Мы все накрылись брезентом, не впускавшим даже тот слабый свет, что просачивался через окна конюшни, располагавшейся рядом с домом № 39 по Бетьюн-стрит, — и не выпускавшим спертую июльскую духоту. Детектив-сержант Люциус уехал на экипаже минутами двадцатью ранее, сообщив служителю, что у него дела по соседству и что вернется он, пожалуй, еще до полуночи. Потом он подвесил на морду Фредерику торбу с овсом и укатил, а служащий вышел обратно на улицу, постоять на тротуаре и поглазеть на фейерверки, которые запускали над Гудзоном: мы все, увлекшись планированием, упустили одну-единственную вещь — на вечер, избранный нами для проникновения в дом, пришелся канун Четвертого июля, и город был полон пьяных гуляк, пускавших шутихи и устраивавших сущий ад. Все это, решили мы, когда наконец вспомнили про сие обстоятельство, лишь будет нам на руку, поскольку внимание полиции и всех остальных в городе — включая служителя конюшни — сосредоточится или на участии в шумном веселье, или на удержании его в рамках пристойности: в общем и целом, хороший вечерок, чтобы вломиться в дом.

День прошел в последних наставлениях, моих — Майку и прочих — мне самому. В Майке я нисколько не сомневался: он уже достиг того состояния, когда полностью связывал кормление с запахом ночной рубашки Аны Линарес. (Тот факт, что я ослушался указаний Прыща и начал кормить животное отборными кусками мяса от местного мясника, окончательно довел его и без того немалый энтузиазм практически до мании.) Что же до меня, я был уверен в части плана касательно взлома и проникновения — беспокоила меня лишь надежда доктора на то, что я не просто смогу вынести дитя Линаресов, но к тому же тщательно отмечу про себя все, что увижу, — все, что сможет помочь ему глубочайшим образом проникнуть в поведение сестры Хантер. Я понимал его желание обладать подобной информацией и, как уже сказал, изо всех сил хотел не разочаровать его. Но он явно не знал — а я не думал, что выйдет объяснить ему, — на что это похоже: перешагнуть черту и вторгнуться на чужую территорию; умственная деятельность более интеллектуального свойства в сей ситуации на первом месте как-то не стоит.

Наконец спустилась ночь, и мы с детектив-сержантами погрузились в коляску. Когда мы отъезжали, лицо доктора по-прежнему выражало огромное опасение, и Сайрус от него мало чем отличался — но рядом были мисс Говард и мистер Мур, которые поддерживали их дух, и когда мы с грохотом покинули 17-ю улицу, они являли искреннюю поддержку. Наше прибытие в конюшню прошло без сучка и задоринки — или, по крайней мере, показалось таковым нам с Маркусом под брезентом, — что существенно облегчило на первое время укрытие и ожидание. Дальнейший план вплоть до проникновения возлагался на Люциуса — у которого был при себе револьвер «новый служебный» 32 калибра, последнее творение, вышедшее с оружейных заводов мистера Сэмюэла Кольта[30]— наблюдать за домом Хантер из дверного проема фабрики напротив на Вашингтон-стрит и при уходе сестры Хантер вернуться в конюшню, объяснив, что кое-что позабыл. Тогда он даст нам знать, что все чисто и можно трогаться, а затем возвратится на свой пост. В 11:45 он появится снова, дав нам тем самым около полутора часов на завершение работы — время более чем достаточное, если все пройдет гладко.

Мы с Маркусом после первого ухода Люциуса пролежали в коляске, как я уже сказал, где-то двадцать неприятно жарких минут. До нас порой доносились звуки приезжающих и уезжающих карет и лошадей, но мы даже мускулом не пошевелили, пока наконец не услышали тихий стук по борту нашего экипажа. Не снимая с нас брезент, Люциус начал рыться на дне и извлек небольшой чемоданчик, который и оставил под сиденьем возницы. В чемоданчике находился двенадцатизарядный дробовик «Холланд-и-Холланд», а заодно и коробка патронов: дожидаясь нас, Люциус, похоже, оказался самым тяжеловооруженным человеком окрест — а в той округе в те дни это что-то да значило.

— Порядок, — прошептал он нам через брезент. — Она только что ушла. Свет на третьем этаже погашен, похоже, она уложила мужа в постель. Грима на ней чудовищно много, и…

Даже в темноте под брезентом я, казалось, смог различить жутко недовольную мину Маркуса.

— Люциус! — прошептал он в ответ.

— М-м? — отозвался брат.

— Заткнись и выметайся отсюда к чертям, будь так любезен!

— О, и верно. Смотритель до сих пор снаружи. Сдается мне, он выпил.

— Ты уйдешь или нет?

— Хорошо, хорошо…

Мы услышали шаги, потом настала тишина, не считая далекого треска шутих и грохота крупных фейерверков за рекой.

— Ну хорошо, Стиви, — через несколько минут шепотом проговорил Маркус, чуть-чуть сдвинув брезент. — Я просто хочу взглянуть… — Он высунул руку, приподнял ее, потом отдернул назад. — Все чисто — пора шевелиться!

Почти беззвучно мы выбрались из коляски. Ночь стояла жаркая, но самое невыносимое летнее пекло еще не наступило — отчего темная одежда наша казалась чуть меньшим бременем. На ногах у меня была простая пара мокасин тонкой кожи, а Маркус в тот момент очутился попросту в одних носках. На шее у него имелся мешок, схожий с тем, в котором у меня вертелся Майк, но побольше: в нем он приволок пару шипастых ботинок для скалолазания, распорку для решетки, бухту крепкой веревки, фомку и здоровенный молоток. На бедре детектив-сержанта крепилась кобура, а в ней лежал револьвер, идентичный тому, что был у брата, но со стволом и патронником 38 калибра, дабы нанести дополнительный урон, если дела пойдут наперекосяк. У меня же в карманах располагались «дерринджер» мисс Говард, полдюжины пуль 41 калибра — и замечательный восьмидюймовый кусок свинцовой трубы.