На лице Жанки разлилась точно такая же улыбка, какую она несла на себе в утро их приезда, – рассеянная и загадочная.

– Но он первым начал мне писать! Сначала закон какой-то сбросил о пребывании на территории РФ иностранных граждан, типа, чтобы я знала, а потом мы незаметно начали переписываться.

– Писать всегда проще, чем взаимодействовать с живым человеком. Тем более с такой красоткой, как ты! – подбодрила ее Самоварова. – Это только писателям непросто, – удрученно вздохнула она. – А с Ливреевым заканчивай. Не любовь это, а так – времяпровождение.

Жанка напряглась. Самоварова почувствовала, как в ней снова завозились обида и злость.

Она сжала руку девушки:

– Плюнь и разотри! И благодари своего ангела-хранителя, что так легко отделалась. Все происходит не случайно. Не исчезни Алина, промурыжил бы он тебя еще пару месяцев, пока работа здесь есть, и, может, еще пару лет потом, в любовницах. Оно тебе надо? Это не счастье, а заполнение пустоты. А ты должна быть счастливой, себе должна, не кому-то! Поняла меня?

– Ага, – Жанка потерла кулачками влажные от слез и солнца глаза.

– Варя, – из приоткрытого в машине окна высунулась седая, коротко стриженная голова доктора. – Цигель-цигель, ай-лю-лю!

Когда водитель тронулся с места, Варвара Сергеевна оглянулась назад и увидела, как Жанна, застыв у калитки в своем милом смешном халатике, окончательно проснувшаяся, активно машет им вслед.

Глаза Самоваровой невольно увлажнились.

На территорию больницы автомобиль не пустили.

Пожилой, с испитым квадратным лицом и квадратными же плечами охранник оказался дюже принципиальным. Невзирая на статус отполированной Андреевой машины, он недовольно отчеканил в окошко водителя:

– Автомобили строго по заказанным пропускам.

Самоварова обрадовалась: пусть человек Андрея останется подальше от несуществующей «тети Зины».

– Ну что, Варь, какой у нас дальнейший план? – спросил Валерий Павлович, после того как, забрав паспорта у охранника, минут пять сердито переписывавшего их данные в пухлый журнал, они двинулись по широкой асфальтированной дорожке.

Тенистая аллея больничного парка по бокам была заставлена свежевыкрашенными лавочками, многие из которых в этот поздний утренний час были оккупированы больными и их близкими.

Как ни старалась Варвара Сергеевна сохранять спокойствие, с каждым шагом сердце ее билось все быстрей и быстрей. В груди трепыхалось предчувствие.

– План у нас один – перехват.

– В этом госпитале, если меня память не подводит, мой старый коллега нынче служит. Но я ума не приложу, с чего ты взяла, что она должна быть здесь? – начал было ворчать Валерий Павлович, но Варвара Сергеевна вдруг остановилась, нарочито строго посмотрела на доктора, и, тихо рассмеявшись, погладила его кончиками пальцев по губам.

– Забыл, с кем живешь? – улыбнулась она.

Доктор задержал ее пальцы на своих губах.

«Какое же счастье, что ты у меня есть!» – мысленно передала она ему по невидимым проводам.

– Погодка-то шепчет! Зря палки с собой не взяли. В концепцию «перехват» они бы сейчас как нельзя кстати вписались. Так что насчет нашего блога в инстаграме, решимся?

– Вот только клоунессой я еще в этой жизни не была! Нет, если настаиваешь, мы можем вернуться за ними в машину. Только не удивлюсь, если суровый дедок вновь потребует наши паспорта.

Валерий Павлович бросил взгляд на часы.

– У нас не так много времени, и Пресли остался в машине. Вряд ли ему придется по душе общество Виктора.

Вчера, в ночи, у них наконец впервые за эти четыре бесконечных дня состоялся откровенный разговор.

Эти дни и ее кое-чему научили…

Варвара Сергеевна решила приоткрыть в себе новое, с ее врожденной принципиальностью доселе плохо дававшееся качество.

Кто-то называет его хитростью, кто-то – житейской мудростью, но ей больше нравилось слово «гибкость».

Опустив некоторые интимные подробности из жизни Алины (которые для доктора с его негативным опытом разрушенной женой семьи могли быть весьма болезненны), она попыталась пересказать ему ее историю. Чтобы Валерий Павлович мог оценить истинную степень травмированности Алины, она сделала акцент на ее детстве и отношениях в семье.

О навязчивых мыслях о Высоцком, с помощью которых молодая женщина подпитывала свой любовный голод, Варвара Сергеевна (дабы психиатр не заподозрил у пропавшей шизофрении) корректно умолчала.

Но все же ей пришлось обозначить, что он – бывший Алинин любовник.

– Девочка тогда переживала большое горе, – вздохнула она. – Ты и сам прекрасно знаешь, что только сильное и яркое чувство способно вытащить нас из болота. А в вялотекущей депрессии она, похоже, находилась всегда…

Во время рассказа Варвары Сергеевны доктор часто хмурился и морщил лоб, но прежних категоричных суждений больше не высказывал.

Под конец разговора он все же не удержался и, хоть и с долей юмора, поставил диагноз каждому члену семьи Филатовых. Правда, тут же подчеркнул, что психически абсолютно здоровых людей вообще не существует.

– Чтобы обладать психическим здоровьем, надо лишить себя всех чувств и эмоций… – подытожила Самоварова.

Выпустив наружу то, что ей мешало, как прежде, смотреть в одну сторону с доктором, она почувствовала сильнейшую, но приятную усталость.

Скопившаяся в ней тяжесть распустилась и улетела в приоткрытое окно, из которого одуряюще тянуло ночной июньской прохладой и цветущим жасмином.

Варвара Сергеевна долго ворочалась и наконец, отыскав удобную позу на боку, обхватила рукой и ногой теплого Валеру.

После чего провалилась в глубокий спасительный сон.

– Валер, не беги ты так! Пойдем помедленее.

Больничный парк был чудесен.

Тополиный снег кружил по аллее, щекотал глаза и ноздри. Раскидистые дубы и вязы обволакивали прохладой, давая больным долгожданную передышку между обследованиями и процедурами.

Пациенты онкологической клиники, хоть и были одеты преимущественно в спортивные костюмы или обычную одежду, выдавали себя сразу – бледностью осунувшихся лиц и вынужденным отсутствием будничной суеты во взгляде. Навещавшие, напротив, были сжаты и собранны. И говорили в основном они.

Высоцкого, сидевшего на краю лавочки лицом к идущим по аллее, Самоварова почему-то сразу узнала. Именно таким она представляла себе этого растерявшего свое войско генерала.

Ничем особо не примечательный на первый взгляд, худощавый немолодой мужчина был одет в джинсы и клетчатую рубашку, поверх которой висела массивная цепочка с болтавшимися на ней солнцезащитными очками. Обут он был в разношенные серые эспадрильи. Его тонкокожее от природы, очень бледное лицо было испещрено глубокими морщинами.