— Простите.

— У него просить прощения будешь. Всё, пошёл вон. И не показывайся мне на глаза.

Эд согнулся в поклоне. Прежде, чем он выпрямился, конунг сказал:

— Эдо, помни, что я сказал тебе после истории с Сальдо Бристансоном. Есть вещи, которые прощаются только один раз. И ты исчерпал свои квоты уже по всем пунктам.

— Вы со мной слишком терпеливы, мой лорд.

— О да. Слишком. Мне казалось, я велел тебе убираться вон. Ты тоже иди, — бросил конунг слуге. Оба они — мальчик и Эд — направились к выходу. Слуга, пятясь, вышел первым. Эд развернулся к двери, и конунг окликнул его в последний раз:

— Эд!

— Да, мой лорд?

— Сделай одолжение, скажи Магдалене, чтобы она подыскала мне нового виночерпия.

«Надо ехать», — подумал Эд, глядя на зависшее над сотелсхеймскими крышами солнце и щуря глаза. Он думал об этом и раньше — вчера, позавчера, неделю назад, всё время с того дня, как темнокожая и темноглазая роолло сказала ему: «Теперь можно». И: «Что делаешь, делай быстрее».

Ну что ж, он делал быстрее. И чуть богам душу не отдал, вместе с телом.

И кто-то другой был в ответе за это — не Эд.

Он шёл по двору замка и думал, как хорошо было бы сейчас остаться одному. И едва ему пришла эта мысль — он увидел Лизабет Фосиган, въезжавшую в ворота в окружении своих дам и поклонников.

Они не виделись и не говорили со дня её свадьбы. Даже взглядами не встречались. Сейчас Эд подумал, не было ли это роковой ошибкой с его стороны.

— Леди Лизабет, моё нижайшее почтение.

Она взглянула на него сверху вниз из-под широких полей фетровой шляпы с вуалью, которую нещадно трепал ветер. Ненастье — не лучшая погода для прогулки верхом, но дочь конунга всегда выезжала в Верхний город за два часа до закрытия ворот и не собиралась менять привычек. Считалось, что верховая прогулка перед сном благотворно действует на организм. Эд лучше прочих знал, что ко сну благородная леди отойдёт ещё очень нескоро, но отдавал должное старанию и мастерству, с которым она играла роль, которую приняла. Сейчас, после двухнедельной разлуки, Эд понял, что соскучился по ней.

— Моё почтение, сударь, — отозвалась Лизабет равнодушно. Она смотрела на него спокойно и бесстрастно, словно он был заурядной сошкой, жаждущей её благоволения. Она никогда так на него прежде не смотрела. Ни до, ни после того, как он изуродовал её мужа.

«Да уж не ты ли заплатила Джоку Габбену, чтобы он пырнул меня в печень?» — подумал Эд, и эта мысль вовсе не показалась ему невероятной.

— Вы только что из города, не так ли? — любезнейшим тоном задал он совершенно бессмысленный вопрос, не давая Лизабет кивнуть ему и проехать дальше, что она, без сомнения, собиралась сделать. То, что она и все её спутники, уже начавшие шушукаться, были верхом, а Эд стоял на земле пеший, создавало у них вполне понятное ощущение превосходства. Каждый из них знал, что Лизабет Фосиган, ранее дарившая отцовского фаворита своим участием, после злосчастной дуэли прониклась к нему лютой ненавистью. Теперь же эти двое столкнулись лицом к лицу, и придворные замерли в сладостном предвкушении скандала. Лизабет, без сомнения, поняла и почувствовала это, и сжала губы, намереваясь не доставить им такого удовольствия. Эд смотрел на её подбородок, видневшийся из-под трепетавшей вуали, вспоминал, как дрожали эти пухлые губки, когда она закусывала их, запрокидывая голову и выгибаясь под его ласками, — и потом, когда в святилище Гилас к ней подвели беспомощного урода, с которым она была связана до конца жизни. Она будто почувствовала, что он думает именно об этом, и закусила губу — в точности как делала в постели и как сделала тогда в святилище…

И Эду впервые в жизни стало её искренне, по-человечески жаль.

— О да, — сказала Лизабет, и по толпе придворных, уже уставших ждать её ответа на его ничего не значивший вопрос, прополз заинтересованный шепоток. — Из города. А вы… только что от моего отца?

«Откуда она знает?» — подумал Эд — и мысленно послал ей этот вопрос. Она слабо вспыхнула, он заметил это даже под её вуалью. Чем дольше он смотрел на неё, тем сильнее удивлялся. Он вовсе не так представлял себе эту встречу — первую их встречу после её свадьбы. Она как будто была почти рада видеть его… как будто испытывала нежеланное, но неудержимое облегчение.

«Ты наняла убийцу, — думал Эд, не видя её глаз, но зная, что она неотрывно смотрит на него, — заплатила ему и расписала в деталях, как он должен надругаться над моим трупом — в точности так, как я надругался над твоим Сальдо. Но потом ты испугалась. Ты вспомнила, как я целовал твою шею. Ты вспомнила наш последний разговор, моё лицо… и ты испугалась. Ты передумала, пожалела. Хотя сама не знала, что жалеешь. Ты ждала сегодня вестей о моей смерти. А я жив. И, да, я только что от твоего отца… и это, моя милая Лиз, было куда опаснее, чем драка с твоим наёмником».

Он понял, что его о чём-то спрашивают, и заставил себя повернуть голову.

— Прошу прощения?

— Я спрашиваю, — крикливо сказал долговязый брюнет с жиденькими усами, гарцевавший на пегом в яблоках коне справа от Лизабет, — что лорд Фосиган сказал вам о войне? Поделитесь, будьте любезны!

— Да-да, мы сгораем от любопытства, — подхватила маленькая юркая леди рядом с ним — Эд видел её впервые, но судя по наглости, с которой она держалась, эта девица за очень короткий срок успела освоиться в Сотелсхейме. — Леди Лизабет, я слышала, что в столице всегда входят в моду цвета кланов, затеявших войну. Это правда? Хорошо, если так! Воображаю, как вам к лицу красное с белым.

— Ах, но отчего же не белое и лиловое! — воскликнула другая дама, миловидная брюнетка, которой это сочетание, без сомнения, очень бы пошло.

— Вы можете рискнуть, прелестная леди, — вставил жидкоусый хлыщ на пегом коне, — но только осмелюсь предупредить, что, как бы ни капризничала мода, в этих стенах нет человека, которому белое и лиловое пошло бы к лицу.

Придворные зашлись смехом. Брюнетка, изъявившая пиетет к цветам Одвеллов, хлопала накладными ресницами и хихикала громче всех. Лизабет не смеялась этим рискованным шуткам, которые она одна и поощряла в этом городе. Она продолжала смотреть на Эда.

Эд не смеялся тоже.

— Красное с белым? — спросил он. — О чём вы говорите?

Смех понемногу утих. Лизабет медленно поднесла руку к краю шляпы, как будто хотела отдёрнуть вуаль, но хлыщ рядом с ней снова опередил её:

— Как, лорд Эдвард, вы не слыхали? Только и разговоров сегодня в городе, что о юном Эвентри, который выскочил будто бес из табакерки и теперь затевает войну… кстати, о табакерке, ни у кого не найдётся табаку?

— Вот, Керк, держи…

— Уберите это, — чеканным звоном разнёсся над придворным щебетом голос Лизабет. — Я ненавижу табак. И вам это известно. Подите от меня прочь, — последнее было брошено жидкоусому хлыщу, обалдевшему от нежданной опалы. Лизабет хлестнула свою кобылу и рванула с места, оставив придворных позади. Те примолкли, смешавшись, неуклюже перестроили ряды и потянулись за своей вздорной госпожой.