— Из настоящего я сегодня не много знать хочу, — сказал он. — И ворожить не придётся. Не залетала ли к тебе птаха, щебечущая по-шведски, с красивой горжетой на груди? Я спрашивал в деревнях и на хуторах, спрашивал в корчмах и в скитах у раскольников. Никто не видел птаху, что выпорхнула из клетки.

— Ах, человек... Что же ты так поздно пришёл! — вздохнула старуха.

— Значит, залетала птаха?

— Я не о том. Я о своём...

И подумала Старая Леля, что за ведовство, за колдовство, хоть бы и на пользу они были, наказал её Господь: тело состарил, а душу оставил молодой; ах, нет беды бедовее, когда сердце просится в любовь, а с рожей этой, что возникла на месте лица, как смерть возникает на месте жизни, уже как будто и в гроб пора. Опустила старуха жадные глаза, которым так хорошо, так покойно было на широкой груди у гостя, на руках его, молодых и крепких, на плечах могучих, надёжных, на кои будущего можно поставить сундук... и вздохнула тяжко: умеет, ох, умеет наказать Господь, изощрённые Он шлёт испытания.

— А что до вопроса твоего, пан Тур... то птаха, которую ты ищешь, давно упорхнула — забудь о птахе, — Леля открыла свою книгу, где открылось, взглянула на то, что открылось, и покачала головой. — Думай лучше о волках, какие затаились в сугробе. Не случиться бы большой беды!..

Нет, мы не забыли о шведских мародёрах, о дезертирах, а также о солдатах честных, послушных приказам и верных королевской присяге, но однажды отставших, отбившихся от своих полков по разным причинам — из-за ран ли, из-за болезни и слабости, из-за неверного случая, коварного рока, из-за нападений крестьян на дорогах, или заблудившихся в тёмных лесах, в непролазных болотах. Те, что умерли, остались безвестными телами на радость волкам и лисам, куницам и хорькам, прахом на чужой земле; не о них сказ. А сказ здесь о тех, кто, претерпев невзгоды, волею судеб и соизволением Божьим выжили и обретались теперь кто где — кому как повезло, кто как сумел приспособиться, обустроиться... тем более, что они постоянно напоминают нам о себе: кто попрошайничанием, кто предлагая себя в работники, но более — отчаянным разбоем на дорогах, грабежами и убийствами в деревнях и городках, подлыми деяниями, будто бы дозволенными неписаным милитерским правом, беззастенчивым обманом и воровством. Мы бы и рады продолжить повествование о героях, но и об отщепенцах придётся сказать пару слов...

С приходом зимы все эти изголодавшиеся, оборвавшиеся, обозлённые шведские солдаты стали терпеть настоящее бедствие. В иные дни стужа бывала такая, что даже дымы застывали в воздухе, поскольку скованы лютым холодом были сами небеса. И прятались от морозов кто как мог: кто-то рыл норы в сугробах, кто-то строил шалаши из еловых и сосновых ветвей, ставили наспех срубы — кто не боялся работы и имел достаточно сил; другие отнимали у хозяев хутора, поселялись в сгоревших, брошенных деревнях, если в них оставались хоть какие-то постройки, ночевали в печах... многие, больные и голодные, прибивались к скитам русских староверов, что не могли не помочь им ради Христа.

Жестоко страдали от голода. Кормились в лесах заледеневшими ягодами, лущили из шишек семена, промышляли силками и ловушками, похищали запасы у белок. Рыли они в поле снег, собирали оброненные колоски и смалывали зёрна между камнями. Да мало они находили колосков, поскольку местные мужики и захожие побродяжки до них уже десять раз всё в полях обыскали, заглянули, куда никогда не заглядывали в лучшие времена. Стучали голодные палками по промерзшей земле — искали зерно, припасённое мышами. И, конечно, грабили, грабили... Да много ли отнимешь у неимущего?.. Что найдёшь в хате, вчера пущенной на дым? Только ветер... В лесах соперничали с волками. Ходили по лесу, по волчьим следам, отгоняли зверя от добычи, если успевали; а если не успевали, довольствовались кровавым снегом — перебивались, глотали его совсем по-волчьи...

Карл, Мартин, Оке и Георг — эти четверо держались вместе. Крепко они держались друг за друга, так как понимали, что порознь им никак не выжить. Гнали от себя чужих, что норовили прибиться к сильным, пятого и шестого гнали, потому что стольким было бы в голодном краю не прокормиться.

Не так уж и давно они оказались в лесу. Читатель наш, внимательный друг, помнит, как шведскому полковнику Даннеру не повезло. Эти четверо солдат как раз и были из его людей. В тот несчастливый для них день ударили разбойники в голову отряда, и почти сразу же полковник был убит. Тут же лесные разбойники ударили и в хвост отряда. И так они мощно нажали с двух сторон, что посреди дороги образовалась давка. И эта давка всё нарастала, шведские кавалеристы, растерявшиеся без привычных команд своего многоопытного Даннера, были скоро смяты, оттеснены с дороги в лес. Но и тут их поджидали разбойники — с остро затёсанными кольями наизготовку. Всадникам было не пробиться, ибо ранили колья лошадей и в каких-то канавах ломали лошади ноги... Этим четверым — Карлу, Мартину, Оке и Георгу, — выбитым или вывалившимся из седел и не запутавшимся в стременах, посчастливилось избежать разбойничьей дубинки или крестьянских вил в живот. Бросив лошадей и амуницию, бросив гибнущих в жестокой схватке товарищей, они укрылись в густых кустах и таились там, пока дело не кончилось.

А когда стало тихо в этом злосчастном месте, они бежали вглубь леса. Потом опомнились: зачем так далеко бежали? От страха, понятно; не хотели попасть в руки к разбойникам. Сообразили, что от дороги уходить далеко нельзя. Но и по дороге вчетвером ходить опасно; разумнее, решили они, будет ходить тайно вдоль дороги. Но как только они это сообразили, пришла ночь. До утра мёрзли беглецы под каким-то кустом, прижавшись друг к другу; не сомкнули глаз. А утром стали возвращаться к дороге, но дороги не нашли. Плутали — будто нечистая сила водила их по лесу и путала им следы. И решили оставить пока поиски дороги, ибо хоть возле неё, хоть по ней, а армию шведскую им теперь никак не догнать. Фортуна не была к ним так зла, как к другим из отряда Даннера; и это следовало понимать и ценить. Но по дурной погоде далеко ходить — только к смерти прийти...

В каком-то овраге держали совет. Карл сказал, что надо где-то здесь, в лесах, затаиться и дождаться весны, а там уж и решать, куда идти. Георг заикнулся, что можно было бы ночами идти по дороге — попытаться догнать своих. И хорошо бы обзавестись лошадьми. Но Мартин и Оке его не поддержали. Да и где же лошадей теперь найдёшь? Все лошади давно прибраны — не русскими, так местными мужиками... или съедены волками. Разве что у кого отнять? На этот счёт Мартин и Оке здраво рассудили — надо сначала найти, у кого отнять. Усталость, холод и сырость совершенно сломили их дух, и они только и помышляли о том, где бы найти понадёжней убежище, чтобы отлежаться в нём, согреться и обсохнуть. Хорошо бы ещё найти еду...

Так оголодали, что готовы были съесть друг друга. Перебивались мёрзлыми ягодами. Спустя день-другой, немного кормясь, вышли они на какое-то пожарище. Хутор когда-то здесь был. Рылись в завалах остывших головней, надеясь отыскать погреб — может, даже с едой. Погреба они не нашли, как и еды никакой; под руки им попадались угли, зола да навоз... зато нашли полуобгоревший топор под чёрной печкой. Только позже они поняли, какой удачей улыбнулся им этот топор.