Ложь во спасение, что поделаешь.

Мы возвращаемся в дом. Но прежде я захожу к себе. Катюша по-прежнему сладко спит, не решаюсь её тревожить. Выбрасываю старую записку и пишу новую: «Я в квартире Глеба. У нас мальчишник». Снова лгать приходится, но что поделаешь? Не хочу, чтобы она волновалась. Потому кладу рядом на тумбочку её телефон. Если что – позвонит.

В квартире Глеба отвожу Кешу на кухню, наливаю ему полстакана водки и заставляю выпить. Пусть ему полегче станет. Сам нахожу швабру и вытираю запекшуюся кровь. Конечно, тут бы прибраться хорошенько. Полиция здорово наследила, но хорошо, что когда уходила, захлопнула за собой дверь.

У меня ощущение, что я оказался в каком-то ином измерении. Человек, который повинен в стольких моих бедах, сейчас на грани жизни и смерти, а я убираюсь у него дома и стараюсь, чтобы его любовнику стало морально полегче! Ну не бред, а?! И сам не знаю, что меня толкает на такие поступки. То ли глупость несусветная, то ли врожденный мой гуманизм. Мне бы просто уйти домой и ждать, когда Глеб выкарабкается или отправится на тот свет. Я же вместо этого… нереально!

Удостоверившись, что с Кешей всё в порядке и он не наделает глупостей, оставшись один, я возвращаюсь к себе. Воробышек по-прежнему спит, и мне остаётся лишь пристроиться рядом. Правда, спокойный сон с женщиной в интересном положении (уж не знаю, они все такие или одна моя?) – дело призрачное. Она часто ворочается, перекладываясь с одного бока на другой, и то замерзает, натягивая на себя одеяло до самого подбородка, то раскрывается полностью, оставаясь в нижнем белье. И потом снова начинает холодеть и мучиться, не пробуждаясь. Я же всякий раз, услышав шевеление рядом, просыпаюсь и наблюдаю, всё ли в порядке?

***

Проходит несколько часов, прежде чем доктора из клиники могут сказать хоть что-то определенное в отношении Глеба. Он получил несколько серьезных проникающих ранений в брюшную полость. К его счастью, внутренние органы не были задеты, а вот мягкие ткани пострадали, причем довольно глубоко. С этим теперь парню придётся жить, но медики постарались всё аккуратно зашить. Пока же он пребывает в реанимации, и состояние у него, как было сказано, «стабильно тяжелое».

Всё-таки не зря я представился помощником губернатора. Будь простым человеком, так пришлось бы самому пороги обивать, выпытывать и уговаривать. Слово же «губернатор» действует на мелких должностных лиц буквально магически. Что ж, я всего лишь хотел узнать, как дела у человека, к которому у меня накопилось очень много непростых вопросов. И от того, будет ли он жить, зависит, получу ли ответы.

Кеша оказался, к моему удивлению, человеком действительно сильно влюблённым в Глеба. Вот уж повезло соседу, нечего сказать. Парнишка на следующее утро (кажется, он и не спал вовсе) примчался ко мне поинтересоваться, звонили из клиники или нет. Узнав, что нет, понуро побрёл обратно, но тут как раз позвонили, и я успел его окликнуть – не ушёл далеко. Просияв от радости, что его Глеб жив, Кеша помчался домой, потом – в клинику. Об этом намерении он мне сам сказал. Я крикнул: «Тебя к нему не пустят, зря только время потратишь!» А он: «Хоть краешком глаза на него посмотрю!» И умчался.

Слушая его удаляющиеся шаги, я покачал головой. Невероятно. Вот уж не думал, что среди голубых случается такая любовь. Мне раньше казалось, что мужики просто так встречаются, секса ради. Подставляют друг другу задницы, получая сексуальную разрядку, а потом болтают о разном. Короче, дружат телами. Но глядя, как страдает Кеша, вдруг понял: ведь бывает же и подобное! Даже завидно немного стало на несколько секунд, пока не вспомнил: у меня есть Катюша, и она ради меня, уверен, отправится в огонь, воду и вообще…

Когда вернулся в квартиру с лестничной клетки, Воробышек уже проснулась. Нашла позабытую мной записку (растыка я такой!) и спросила, что случилось. Пришлось ей, опуская реалистичные подробности, рассказать. Она, бедняжка, побледнела даже немного. Но я говорил обо всем с полуулыбкой, словно о некоем забавном приключении. Мол, встретил Глеб на своем жизненном пути ревнивого мужика, тот его ножичком потыкал, а теперь будет сидеть за попытку убийства, Отелло несчастный.

– Нам нужно съездить к нему в больницу, – сказала Катя.

– Обязательно. Только не сейчас. Он в реанимации. Туда никого не пускают.

– Не забудь. Он нам сделал столько хорошего.

– Конечно, – отвечаю, а сам думаю о количестве и плохого, что натворил Глеб. Причем так много, что всё положительное на этом фоне стирается бледнеет. Вот интересно: зачем он устроил нас с Катей на работу, если прежде сделал столько отвратительных вещей? Наверняка не ради спасения своей грешной души в загробном мире. Наверняка это была часть его коварного плана. Может, хотел и нашу семью разрушить? Сначала Катю соблазнить, благо она оказалась рядом, в министерстве, потом – развод, делёж имущества, и готово. Нет больше семьи Морозовых.

Мне от таких мыслей совсем стало противно. Настолько, что я в этот же день отправился на работу, оттрубил там положенные восемь часов с перерывом на обед, а уже ближе к концу дня написал заявление по собственному желанию. Начальник автоколонны, которому я подчинялся, прочитав документ, покачал головой.

– Жалко, Серёга, что ты от нас уходишь. Специалистов, как ты, по пальцам одной руки пересчитать. Может, останешься? Похлопочу о прибавке.

– Нет, никак не могу. Обещал жене, что найду работу, где платят намного больше. У нас ребенок скоро родится, сами понимаете.

– Это да, конечно. Дело семейное, оно такое. А все-таки очень жалко. Так, может, пока не нашел новую-то работу, у нас побудешь? – в глазах начальника столько надежды.

– Простите, но нет.

– Ладно. Что с тобой будешь делать, – говорит он и наносит резолюцию. – Вот, даже две недели можешь не отрабатывать. А то пока ты тут, твоя жена родит, и не заметишь. Ступай с Богом.

Мы тепло попрощались, и вернулся я домой свободным человеком. Счастливым от сознания, что у меня денег столько теперь благодаря Вере Харкет-Эйденбаум, что могу не работать до конца дней своих, если тратить с умом. Пришел и сообщил Кате об увольнении по собственному желанию. Она улыбнулась:

– Что, Ёжик, не вытерпел искушения евриками?

– Что-то типа того. Просто не хочу, когда ты рожать будешь, оказаться где-нибудь под бульдозером, грязным и в пыли. Пока отмоюсь, пока приеду, ты уже мамочкой станешь. А я хотел быть рядом.

– Смотреть, как рожать буду?

– Да. Ты же не против?

– Ну… я не знаю. Тебе дурно не станет?

– Так я уже видел.

– ??? – смотрит на меня широко распахнутыми глазами. Смеюсь, видя такую её реакцию.

– Не бойся, ни одна дама пока от меня не рожала. Я видеоролик смотрел. Случайно наткнулся, он был на английском, и я сначала даже не понял, что показывают. Крупным планом демонстрировали. Что-то лезет, брызжет, женщина кричит. Когда головку увидел…

– Ёжик, прекрати. Меня сейчас стошнит.