Час спустя Ник проснулся — ему приснился сон о Венеции — и спросонья в ужасе уставился на серый квадрат окна и бесформенную глыбу гардероба. Потом к нему вернулись, словно поднялись по лестнице из глубин сознания, воспоминания о событиях последних суток. Стояла удушливая жара: Ник отшвырнул простыню и одним махом осушил стоящий на столике стакан с водой. Ему приснилось, что Уани утопился: встал на бортик канала, присел, словно пловец перед прыжком, бросил через плечо растерянно-обвиняющий взгляд и прыгнул в воду.

Все путешествие они не знали, куда спастись от жары. Над Венецией и всеми ее чудесами стоял удушливый запашок разложения, на сияющих улицах Мюнхена температура достигала тридцати градусов. Оба страдали от жары молча, не признаваясь друг другу. Они пошли в Азамкирхе: Ник сиял и вздыхал от восторга, Уани оглядывался вокруг с добродушно-благо-желательным видом, но словно ожидая, что ему сейчас что-то разъяснят. И Ник пытался объяснить, сгорая от желания разделить с ним эту красоту, но Уани, то ли из гордости, то ли из стыдливости, слушал его с насмешливой улыбкой. Краткие объяснения он выслушивал с благодарностью и старался запомнить, но пространные неприятно задевали его, как будто умаляли его самооценку. Скоро он сказал, что подождет во дворе, и вышел — а Ник остался, наслаждаясь в одиночестве и втайне гордясь своей утонченностью. Еще прекраснее оказался дворец Нимфенбург — когда-то, возможно, и вправду игрушка для богачей, два века спустя он обрел свое истинное значение.

В первый же день в Мюнхене Ник отправился в гей-магазин под названием «Следуй за мной». Уани долго не соглашался идти с ним, но в конце концов, презрительно фыркнув, сдался. В магазине, среди кожаной сбруи и порножурналов с поразительно юными моделями, они приобрели большой запас презервативов (которыми Уани все равно старался не пользоваться) и мировой гей-путеводитель «Спартак» — огромный том в мягкой скользкой обложке из плотной бумаги, этакую еретическую библию. Потом отправились на такси в Английский парк и, пройдя немного между деревьями, вдруг поняли, что люди вокруг них раздеты. Голые немецкие семьи, сидя на траве, с истинно немецкой невозмутимостью угощались бутербродами и газировкой. А немного поодаль жарились на солнышке почти сплошь молодые мужчины, и молчаливое напряжение между ними было ощутимо, как пыль и жужжащая мошкара в воздухе. Меж крутых берегов бежал чудный холодный поток — Айсбах: Ник разделся, зашел в воду, осторожно ступая по крупной гальке, оттолкнулся от дна — и поплыл, смеясь, задыхаясь от смеха, махая Уани рукой; течение несло его вдоль берега все дальше и дальше, мимо улыбающихся нагих мужчин, мимо парней с гитарами, мимо обнаженных волейболистов, к лесу, к дальней пагоде… пока он не заметил, что мальчишки — вполне одетые мальчишки — смеются с берега и показывают на него пальцами, а чуть подальше прогуливаются с собаками вполне одетые взрослые, такие нормальные на вид, словно никогда ничего не слыхали о нудистском рае чуть выше по течению, за излучиной реки. Ник развернулся и поплыл против течения; начав задевать ногами о камни, выпрямился и пошел по мелководью, кое-как выбрался на берег и бросился бежать стыдливыми рваными скачками, прикрывая рукой жалко съежившийся член…

Тут он снова проснулся и в следующий миг сообразил, что ничего этого не было. Они просто лежали на пляже, подставляя спины и бока яростному солнцу; Уани попробовал закадрить мальчишку-разносчика пепси — и удивился, искренне и простодушно, обнаружив, что паренек не продается. Ник сел, прокашлялся, перевернул подушку и снова лег. Теперь он тонул в розово-серых тучах, которые видел сегодня утром, приземляясь в Бордо. Тучи были грозовые: но гроза ушла в сторону, и в облачном проеме перед ними внезапно открылись пруды, теплицы и каналы, сквозь пелену туч жадно ловящие блеск солнечных лучей.

(2)

Утром в понедельник Уани попросил разрешения сделать несколько телефонных звонков.

— Разумеется! — сказала Рэйчел.

А Джеральд добавил:

— Конечно, дорогой мой друг! — и указал широким жестом в сторону чуланчика, где располагались телефон и новенький факс.

— Просто деловые звонки, — словно извиняясь, пояснил Джеральду Уани.

Он вышел и осторожно, чувствуя, что все на него смотрят, прикрыл за собой дверь. Прошлым вечером Уани рассказывал Джеральду, что купил участок в Клеркенуэлле, и спрашивал его советов по постройке и продаже дома. Выйдя из комнаты с телефоном, он попросил разрешения взять «Рейнджровер» и съездить в Перигё, на этот раз не сказав, а лишь намекнув, что дело связано с «бизнесом», а именно с журналом. Эту его фальшиво-озабоченную мину Ник хорошо знал — и не без трепета подозревал, что будет дальше. Но Джеральд, явно умиляясь собственной доброте и сговорчивости, громко прокашлялся и сказал:

— Да-да, конечно… почему бы и нет? Чувствуй себя как дома… — И добавил: — Кому же, как не мне, знать, что такое бизнес!

— Дело в том, что здесь, оказывается, проездом будет один очень хороший фотограф, и после всех чудес, что вы мне наговорили о том соборе…

— А, Сен-Фрон! — проговорил Джеральд, явно польщенный. — Да-да, конечно…

Ник едва не ляпнул: «Но его же в девятнадцатом веке перестроили до неузнаваемости!» — но вовремя удержался.

— К обеду вернетесь? — спросила Рэйчел, и Уани пообещал, что вернется. Ника он с собой не взял, отчего тот ощутил сразу и ревность, и облегчение.

Автомобиль скрылся в клубах пыли, а они стояли на крыльце и смотрели ему вслед. Будь они в Лондоне, теперь начались бы оживленные расспросы об отсутствующем; но здесь и сейчас это было как-то не к месту.

Все вышли на террасу, и Джеральд сказал:

— Что за чудный парень этот твой друг!

— Да, чудный, — согласился Ник, почувствовав, что Джеральд нуждается в этом подтверждении, и с гордостью напомнив себе, что теперь Уани — больше его друг, чем Тоби.

— Вот только не совсем понимаю, стоит ли упоминать о его невесте, — продолжал Джеральд.

— Я о ней уже спрашивала, — ответила Рэйчел. — Тут все в порядке. Он сам мне все рассказал. По всей видимости, они поженятся следующей весной.

Ник отвернулся и сделал вид, что любуется пейзажем, стараясь не замечать, как гулко и больно бьется сердце.

С утренней почтой явились несколько пухлых конвертов с бумагами — для Джеральда, и тот, тяжело вздыхая, удалился с ними в угловую комнату. Ясно было, что без Пенни ему с работой не справиться, и еще яснее, что приглашать Пенни сюда он не станет. Угловую Джеральд превратил в свой кабинет, Ник не совсем понимал, чем он там занимается, но выходил оттуда Джеральд, как правило, с торжествующей улыбкой на устах, порой чуть ли не на цыпочках, словно человек, которого распирает от какой-то радостной новости. О Пенни Ник старался не думать — и более или менее в этом преуспел: порой ему даже казалось, что он сам все выдумал. С Рэйчел Джеральд был неизменно ласков и любезен, и, лежа бок о бок на пляже, они казались совсем юными, прекрасными и влюбленными. Однако чувствовалось в Джеральде какое-то внутреннее напряжение, какая-то неловкость, словно отдых стал для него сразу и наградой, и наказанием.