небо. Только лучи солнца осветили вершины сопок, бурундук как закричит: «Я первым увидел восход! Я первым!» Медведю стыдно стало, что маленький бурундучок раньше его увидел солнце, рассердился на приятеля да как царапнет его когтями по спине! Так с тех пор и остались на спине у бурундука пять черных полосок.

— Атана, еще расскажи сказку! — просят дети. — Расскажи, почему у зайца и у медведя маленький хвост, а у лисицы — большой.

— Ладно, я знаю почему, — отвечает бабушка, посасывая трубку. — Тоже давно когда-то дело это было. Хозяин тайги раздавал всем зверям хвосты. Узнали об этом звери, поскакали к нему. Лиса, медведь и заяц бежали вместе. В дороге лиса решила обмануть медведя и зайца. Она и говорит им: «Вы, приятели, полакомьтесь малиной, вон за той сопкой малины тьма! А я пойду раздобуду какую-нибудь птичку на обед: дорога долгая — подкрепиться надо». Поверили заяц и медведь хитрой лисе. Заяц, верно, малины не ел, но остаться один побоялся и пошел вслед за медведем в малинник. Пока медведь лакомился сладкой ягодой, а заяц ожидал его, лиса быстро побежала к хозяину тайги и получила самый большой хвост. Когда же пришли медведь с зайцем, то у хозяина тайги остался всего один хвост. Ничего не оставалось, как разорвать этот хвост пополам. Одну часть хозяин тайги медведю дал, вторую — зайцу. Вот почему у лисы длинный хвост, а у медведя и зайца хвосты совсем короткие.

— Атана, еще расскажи! — опять просят дети, ничуть не смущаясь тем, что мы с Николаем Павловичем стоим у дверей и тоже слушаем.

Бабушка милостиво соглашается рассказать еще одну, последнюю сказку.

— Однажды пришла ворона в гости к выдре. Та угощать ее стала. Налила воды в большой котел, поставила его на огонь. Только вода нагрелась, — нырнула выдра в котел. Стоит ворона, глядит в воду и понять не может, куда хозяйка девалась. Вдруг выдра вынырнула, да не одна, а с большим-большим тайменем. Рыбу выдра оставила в котле, сама выскочила и села возле гостьи. А когда таймень сварился, хозяйка угощать стала ворону. Назавтра ворона позвала выдру в гости. Когда подружка явилась, ворона тоже налила воды в котел, повесила его над костром. Только вода закипать стала, ворона, как делала вчера выдра, нырнула в котел, а из котла уже не вынырнула. Сварилась там. Вот так и закончилась старая дружба между вороной и выдрой.

— Глупая ворона, верно? — говорит одна из девочек. — Выдра всегда в воде живет, ей нырять можно, а вороне разве можно? Вот глупая птица!

— Наверно, глупая, — смеется бабушка. — Ну ладно, дети, идите гулять. Я мало-мало посплю.

Она, кряхтя, встает с меховой подстилки, тихо идет к кровати. А трубка в зубах у нее дымится. Кажется, что старушка еще ни разу за свою долгую жизнь не расставалась с ней.

Ивану Афанасьевичу Уланке на вид можно дать лет пятьдесят пять. Он ниже среднего роста, худощавый и узкогрудый, с давно не бритым скуластым лицом и очень живыми, быстрыми глазами. От сорочки болтаются длинные рукава, но Иван Афанасьевич почему-то не засучивает их, отчего руки его кажутся слишком короткими.

Но этот тихий, несколько замкнутый и молчаливый человек ни разу в своей жизни не терялся в опасных поединках с дикими зверями. Глаз у него меткий, ноги крепкие, а кажущиеся короткими руки легко управляют ульмагдой на быстрых перекатах, а случалось — и сохатого хватали за рога.

Иван Афанасьевич и рассказал мне две короткие истории об охоте на лося.

…В предрассветных сумерках к Уське подкатила дрезина. Приехал железнодорожный техник Нагибов. Его бригада целый месяц укладывала около поселка рельсы. И орочи приходили смотреть на работу путейцев. Нагибов не только отвечал им на множество вопросов, но никому не отказывал в просьбе прокатиться на дрезине. И орочи привязались к молодому веселому технику. Приглашали его в гости, рассказывали об охоте, а Уланка даже пообещал сходить с ним на сохатого.

Вот он и приехал.

Собирались недолго. Переплыли на оморочке Тумнин и пошли в сторону горного перевала. Пройдя километра четыре сквозь густые заросли, Нагибов начал уставать, и Уланка посмеивался над ним.

— Еще совсем молодой паря, а ходить долго не может. На дрезине ехать привык, да? А на дрезине на сохатого разве можно?

— Ничего, Иван Афанасьевич, посижу малость — и дальше пойдем.

Но Уланка замахал на него руками и таинственно зашептал:

— Что ты, сохатый обидится!

Видя, что тот не шутит, Нагибов послушно пошел дальше.

Они перевалили через высокую сопку. Нагибов совершенно выбился из сил, натер ногу и уже едва тащился за Уланкой. Но тот и не думал об отдыхе.

— Сколько мы прошли, Иван Афанасьевич?

— Мало, километров десять…

— А сохатого что-то не видно…

— А-а-а, быстро хочешь, — усмехнулся Уланка. — Думаешь, зверь к тебе сам придет? Нет, не придет. Его догонять надо.

Нагибов подумал: «Кого догонять, если еще не напали на след?»

И, точно разгадав мысли Нагибова, Уланка вдруг остановился, присел на корточки и принялся разглядывать вмятины на траве.

— Недавно прошел молодой сохатый. Теперь отдыхать будем.

— Раз напали на след, зачем же отдыхать? — удивился Нагибов.

— А как гнаться за ним будешь, если устал? Посидим тихо, мало покушаем…

— Так ведь сохатый уйдет…

— Пускай идет, мы с тобой тоже пойдем, — прежним серьезным голосом сказал Уланка.

С четверть часа посидели у ручья, перекусили. Закурив трубку, Уланка объяснил Нагибову:

— Сохатый потому далеко не уйдет, что его драться хочет.

— С кем драться?

— С сохатым тоже.

— А где же другой?

— Где-то близко тут бродит.

— Откуда вы знаете?

И Уланка объяснил, что след сохатого идет не прямо, а как бы вкруговую, что вся полянка истоптана копытами и на деревьях рогами зверя содрана кора.

— Рога свои чистил. Понял или не понял? Значит, уже дрался немного. И еще хочет…

Они прошли с километр. Вдруг из глубины зарослей донесся трубный звук. Его протяжно повторило лесное эхо, и вслед за тем послышался стук, словно там дробили камень.

— Дерутся, — сказал Уланка и спрятался за толстый ствол тополя. — О, сильная драка!

Нагибов тоже притаился.

Стараясь не хрустеть валежником, Уланка, крадучись, пошел вперед. Нагибов осторожно двинулся за ним. Под его тяжелыми сапогами затрещали ветки.

— Тихо ходи, сохатые услышат!

На невысоком холме,