Прошедшие несколько дней спрессовались — словно какой-то дурной сон. Словно череда несчастий — одно за другим, одно пуще другого.

Пропала Марина. Пропала так, что я даже не сразу осознал это. Можете себе представить, в каком состоянии я возвратился из Багдада. Тяжесть того, что там произошло… это как айсберг, ни больше ни меньше. Девять десятых — под водой, но и того, что над водой, уже достаточно для катастрофы. Где всплывут эти пленки с бессудной расправой, как и кто их использует? Возможно так, что кроме «маузера» у меня не останется собеседников. Это не поощряется, но иногда других способов спасти то, что осталось от чести, нет.

Из Багдада я прилетел рейсовым самолетом, больше похожем на банку, забитую черноморской килькой, — они летали по маршруту Тегеран — Багдад каждые два часа, как рейсовые автобусы. Тут вдобавок попался довольно старый узкофюзеляжный «Юнкерс» непонятно какой авиакомпании — я думал, они уже и не летают.

Нет, летают…

Из аэропорта я взял такси, доехал до Зеленой зоны, а до дома пришлось идти пешком. Там — словно покойник поселился. Из сбивчивых рассказов слуг и более подробного — Варфоломея Петровича я понял, что на обочине дороги недалеко от города дорожная полиция обнаружила «Хорьх». Дорогая машина, поэтому к ней и присмотрелись — просто удивительно, что никто не угнал. Слишком заметная, что ли…

Ключа нет, двери заперты, в машине ни сумочки, ни следов крови — ничего. Просто стоит машина и стоит. Ее уже обследовали в полиции и пригнали домой.

Утром поехал в посольство — всё, что можно сделать, сделано. Всё ли? По сути — всё, что я могу в чужой стране. А эта страна, этот мир, эта земля — всё же чужие.

На сей раз в посольство я ехал не один — не только с водителем, но и с кортежем из двух полицейских машин, одна спереди и одна сзади. Теперь меня серьезно охраняли, несмотря на все протесты. А может быть, и блокировали мои возможные действия, бес их знает. Как бы то ни было, то, что произошло, еще более усложнило ситуацию здесь.

Ворота посольства были распахнуты настежь, мой верный Санчо Панса в этой командировке, совсем хреново идущей, кстати, ожидал меня у ворот, у будки охраны. Обливался потом в своем костюме, но ждал, даже в караулку не заходил, хотя там кондиционер.

— Вали, останови…

Варфоломей Петрович погрузился в объемистый салон «Руссо-Балта», с облегчением вздохнул.

— Жарко-то как…

— Жарко.

— Ваше превосходительство… я тут решил…

— Смелее. Еще что-то произошло вдобавок к уже произошедшему?

— Вас настоятельно приглашает во дворец Его Сиятельство, приглашение пришло с фельдкурьером из канцелярии сегодня утром. Так и указано — настоятельно. Я никогда не слышал ранее такого оборота речи…

— Понятно. В таком случае мне надо привести себя в относительный порядок и только потом ехать…

Судя по лицу дипработника, было и что-то еще.

— Еще?

Варфоломей Петрович замялся.

— Некая персона изволила отдать вам визит…

Голова просто кругом шла от всего от этого.

— Сударь, а вы не можете выражаться конкретнее? Что эта за персона такая, которую вы и поименовать не решаетесь?

— Ваше превосходительство… это итальянский посланник. По протоколу я не мог его не впустить, он отговорился официальным визитом.

Знают… Все знают…

Никогда не думал, что такое буду испытывать — будто кипятком плеснули. Когда-то давно мы, гардемарины, учили кодекс чести русского флотского офицера… да, да, он был даже издан, хотя это было неофициальное издание, просто уважаемые люди сочли нужным написать эту книжку и написали ее. Мы вообще много разговаривали о чести, о том, что это такое… популярная тема среди молодых гардемаринов, у которых пока и нет ничего, кроме чести. Про дуэлянтов говорили. Высочайшим указом дуэли были строго-настрого запрещены, потому как жизнь офицера принадлежит исключительно Престолу и Государю. За дуэль по тем временам можно было угодить и на виселицу, даже если участвовал в ней в качестве секунданта. Только бывали случаи, что нанесенная обида оказывалась столь тяжела, что и это не останавливало. Тайное всегда становилось явным, потом о каждом свершившемся факте говорили годами…

Бывало и другое. В сиятельном Петербурге немало дам, которые не прочь найти утешения от несправедливостей света и надоевшего старого мужа в объятьях молодого гардемарина, благо и молодые гардемарины зачастую были не против… Были у нас такие, кто в казармах и не ночевал совсем…

Потом это тоже обсуждали, со смешками… И сколько я могу припомнить — никто из нас тогда даже и не задумывался о том, а каково мужу той самой дамы… слухи-то ходят, шила в мешке не утаишь. И я никогда не думал, что окажусь в роли этого самого старого мужа… прятать глаза и испытывать стыд. А ведь правильно говорят — честь дается один раз…

— Где он?

— Он ожидает… в общей приемной, дальше его не пустили. Прикажете…

— Не стоит. Протокол есть протокол. Я приму его.

Граф Арено, тощий, как палка, хлыщ… выше меня ростом, с аккуратными прилизанными усиками, в роскошном италийском костюме, подтверждающем мастерство римских портных, ждал меня в общей приемной, нервно вертя в руках нечто, благородно поблескивающее тусклым светом золота… портсигар, что ли? Увидев меня, он вскочил, как нашкодивший кадет.

— Извольте… — только и сказал я.

Заведя его в кабинет, я закрыл дверь. К этому моменту уже окончательно решил — не сорвусь. Если кто-то этого ждет, если кто-то рассчитывает на продолжение и без того грязной и омерзительной истории — не дождутся.

— Сударь… я закурю?

— Извольте, — повторил я.

Граф нервно достал тонкую, коричневую сигарету, прикурил от золотого же «Ронсона», который он прятал в портсигаре. Омерзительный, с какими-то ароматическими отдушками дым поплыл по комнате…

— Сударь… — начал Арено после того, как понял, что я начинать разговор не собираюсь, — мне кажется… нам настоятельно необходимо объясниться.

— Объясняйтесь… — пожал плечами я.

Перед тем как продолжить, граф сделал несколько затяжек, окончательно изгадив воздух в кабинете, курил он торопливо и жадно.

— Сударь… относительно слухов, которые имеют место быть в последнее время… и которые бросают тень на вас, на вашу супругу и на меня… Я ценю ваше пренебрежительное отношение к слухам… но происходящее уже нетерпимо, тем более что вчера в мое посольство явилась полиция и требовала разговора со мной.

Граф вопросительно посмотрел на меня.

— Сударь, ваши дела с полицией страны пребывания никоим образом меня не касаются. Надеюсь, вы не думаете, что это я подослал к вам полицейских?