Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мальчик больше не метался. Он стоял лицом к просвету, в напряжении, пока рука с ножом заметно подрагивала.
– Айзек, – прошептал Папа, медленно поднимаясь с камня. – Что там?
Айзек молчал и не двигался, как завороженный. Папа захромал к нему.
– Что ты слышишь?
С тех пор как Папа отрезал Айзеку язык за проступок, о котором сам уже не помнил, он общался только неразборчивым мычанием, и то редко. Сейчас он снова прибег к нему, пытаясь что-то объяснить Папе обрубком языка.
Когда тот встал рядом, Айзек показал пальцем в направлении поляны. Затем повернулся к ней боком: Папа знал – это для того, чтобы представлять собой не слишком удобную мишень: этому он сам учил всех своих детей. Несмотря на то что он не видел и не слышал того, что встревожило мальчика, он последовал его примеру и потянулся под пальто за пистолетом доктора Веллмана.
– Все хорошо, – сказал он. – Мы их победим.
Раздался свист, и Папа машинально отступил, пригнувшись, чувствуя, что на ноге при этом будто сомкнулся медвежий капкан. Скорчившись, он оглядел деревья. В лунном свете ничего не было видно, но странный свист продолжался.
Айзек двинулся в сторону поляны – под ногами затрещали ветки, спешка вынудила его выдать местоположение.
Для того, кто за ними наблюдал, этого оказалось достаточно.
В темноте к ним метнулась веревка, на конце которой болталась петля, плывущая по воздуху, как пузырь.
– Айзек! – закричал Папа, и мальчик поднял голову, а затем руки, расставив их, чтобы петля, опустившись, стянула запястья мальчика, а не горло.
Папа поднялся и поковылял к Айзеку.
– Нет!
Мальчика смело с ног с такой силой и скоростью, что голова откинулась и ноги распластались по земле, когда его невероятно быстро потащило к деревьям.
Выругавшись, Папа на миг растерялся. Последовать за мальчиком и попытаться его спасти – или искать укрытие? Это ловушка, знал он. Койоты только и ждут, когда он пойдет за Айзеком. Они заманивают его в засаду, где превзойдут числом и убьют.
Из-за деревьев – сдавленный стон.
– Айзек, – прошептал он.
Прятаться.
Он услышал глухой стук, который, по мере того как он слушал, стал влажным, словно кто-то колотил резиновой перчаткой по бревну. Папа начал медленно пятиться, остановившись вместе со звуком. Он извлек пистолет и приготовился, прислушиваясь к малейшему движению в деревьях.
Наступившая тишина сказала ему, что Айзека больше нет. Теперь он один, не считая Кралла и Люка, которых никто не видел с тех пор, как появились койоты. Кто знает, может, и они потеряны.
Нужно уходить. Скверна подступала со всех сторон. Теперь он чувствовал их, даже думал, что видел мелькающие силуэты за деревьями. И он их чуял – терпкая вонь отравленной плоти. Запах становился все сильнее, и он уже повернулся кругом, всюду замечая их горящие янтарные глаза, с насмешкой наблюдающие из самых густых теней.
Надо уходить – но уходить было некуда.
– Папа, – раздался голос, и, вздрогнув, он развернулся, прицелившись в деревья. От нескольких сосен отделилась тень. – Это я.
– Люк?
– Да.
Папа не опустил оружия.
– Где твой брат?
– Они мертвы, Папа. Все. Их достали койоты. Айзека тоже. Я прятался на другом конце луга, ждал вас. Видал, как его поймали. Но я нашел эту сволочь. Он связанный, дожидается тебя.
Папа не шевелился. Ему хотелось верить словам Люка, но история их отношений говорила, что ему следовало бояться вовсе не койота, а собственного сына, который должен был переродиться, но воспротивился этому, как всю жизнь противился приказам Папы.
– Ты мне врешь, парень? – спросил он, взвел курок и прицелился в Люка.
– Зачем мне врать?
– Ты переменился. Переменился после того, как вышел из утробы Мамы, вот тока не так, как мы хотели – как она хотела.
– Еще как переменился, – ответил Люк и отступил в деревья. – Я увидал свет.
– Ну, – сказал Папа, облизывая губы, – это же хорошо, да?
– Еще как. Обидно, не увидал его раньше.
– Это все они, Люк. Это все их рук дело, и теперь остались только мы, чтобы противостоять.
– Скверне, – сказал Люк. – Яду.
– Именно так.
– Но вот какая штука, – сказал Люк. – Свет, который видал я, сказал мне другое.
– Да? – Выходи, маленький говнюк, думал Папа. Будь мужчиной, как я тебя учил.
– Ага. Ангелы молвят, что ты – отрава и всегда ей был. Молвят, что ты прикрывался Богом, чтобы мучить людей, даже своих родных.
Папа ощерился:
– Значит, ты слыхал не ангелов, парень.
На лес опустилась тишина. Папа прислушался, сузив глаза и пытаясь различить силуэт Люка в темноте, но больше он его не видел. Конечно, Папа сам учил мальчиков, как использовать ночь. И хорошо учил. Слишком.
– Так выходи, поговорим лицом к лицу? Незачем рыскать в темноте. Я тебе отец. Если у тебя ко мне вопросы, давай потолкуем как следует. Я ничего тебе не сделаю.
Ничего.
– Люк, знаю, ты сомлеваешься, знаю, ты сам не свой. Но пойми, у тебя остался тока я, а у меня – тока ты. Пора нам замириться, сынок.
Зашуршали листья, словно кто-то пробежался по ним, но больше ничего не говорило о том, что Папа не один.
Часто дыша, он водил пистолетом по деревьям.
– Сынок? – вдруг сказал Люк холодно на самое ухо Папы, и, испуганно охнув, старик развернулся. Он только успел заметить, что у Люка мачете, как оно уже погрузилось в его плечо, едва не отрубив руку с пистолетом. Ладонь свело. Пистолет выпал на землю, и он с криком отшатнулся, когда Люк с лицом, искаженным такой яростью, что позавидовал бы и дьявол, выдернул клинок, выпустив фонтан крови. Мир потемнел, и Папа сжал зубы – его парализовал животный страх.
– Хватит, Люк… хватит… ради Бога… – Он поднял здоровую руку: – Прошу, просто… выслушай…
Коротким ударом Люк отсек ладонь. Она упала в листья.
Папа закричал второй раз – хриплый гортанный вопль ужаса и шока, эхо которого вернули деревья и холмы за ними. Он упал на колени, не в силах обнять культю из-за невообразимой боли во второй руке.
– Хватит, – сказал он Люку. – Слухай… прекрати. Они… они отравили тебя…
– Это ты отравил меня, – бесстрастно ответил Люк.
– Нет. Нет, остались тока мы. Тока мы, Люк, – лепетал Папа. – Мы с тобой. Еще не поздно. Еще нет. Тока мы, Люк.
Он поднял голову – на его глазах были слезы.
Люк, с голой грудью в крови, стоял в свете луны. На его лице играла тень. Он дышал спокойно, его глаза были черным льдом.