Но суд ждал патриаршего слова. По закону церкви и Господа Бога патриарху было дано право быть верховным обвинителем. И Филарет сказал то, на что считал нужным открыть глаза россиянам.

— Поднимая на свет события прошлых лет, скажу мало, — начал Филарет. — О том всё и всем ведомо. Нам же надо думать о будущем державы. И потому скажу, что в бедствиях державы повинна прежде всего распущенность нравов, родившаяся в Смутное время, и она в нутре Салтыковых в первую голову. Салтыковы, поднявшись к власти, вооружились стяжательством, происками, опорочиванием честных россиян. За ними пошли многие другие вельможные головы. Потому в приказах дела мало вершатся, с ходатаев дерут взятки, потворствуют тем, за кого заступы великие. В народе осуждают не токмо Салтыковых, но и инших, кто пошёл на службу дьяволу, кто утесняет народ, ворует, грабит, расхищает земли и иншее народное добро. Вижу, что ежели всё останется прежним, то мирная жизнь в державе продлится недолго. Ноне судимые Салтыковы прежде других сеют в народе недовольство. По их проискам и побуждениям государыня Марфа назначала на воеводство и в приказы угодных им людей. Чего же мы ещё ждём? Посему прошу у суда одного: соблюдения нравственного евангельского закона. Нет судьи выше Господа Бога, а мы его слуги.

Князья Салтыковы были осуждены на ссылку, и до конца дней патриарха Филарета они не появлялись на московском окоёме. Имущество Салтыковых отобрали в пользу государственной казны. Но с осуждением князей Салтыковых, с очищением царских приказов от всех и всяких нечистоплотных людишек борьба в синклите продолжалась. Недруги Филарета из рода Романовых продолжали теперь скрытную борьбу. Однако многим было очевидно, что сия борьба тщетна. За молодым царём, за мудрым патриархом стоял народ. Силы Романовых прирастали благоразумием россиян.

Русская Православная Церковь крепла при патриархе Филарете быстрее, чем держава. Он нашёл путь к благополучию церкви. И путь сей был прост. Всюду где храмы, приходы, монастыри, епархии страдали от обнищания и где ослабла вера, Филарет посылал туда достойных священнослужителей, знающих суть дела, крепких в вере. Он позвал Дионисия, лишь только сняли с него опалу, и поручил от имени патриарха делать в епархиях всё, что шло во благо православия. Он дал под начало Дионисия многих духовных и служилых людей, из числа которых Дионисий мог бы подбирать достойных пастырей и церковнослужителей на местах.

А когда наступил малый просвет в державных и церковных делах, Филарет открыл путь давно наболевшему и взялся искать сыну достойную невесту в иноземных странах, как это водилось в давние времена, при Владимире Святом, при Ярославе Мудром, да и не так давно при великих князьях. И в 1621 году он отправил своих послов в Данию и Швецию, чтобы там, в Копенгагене или Стокгольме, поискали царю невесту среди принцесс. Провожая послов в путь, Филарет наказывал им:

— Вы люди бывалые и знаете, почему нужно нам породниться со шведами, датчанами или голландцами. Помните, что сие движение идёт от первых великих князей.

Посольство ушло, а Филарет и его сын окунулись в долгое ожидание, увы, напрасное. Два года странствий русских послов по европейским странам и столицам оказались тщетными. Боялись западные монархи отдавать своих дочерей в жёны царю «дикого» народа. Однако не только это помешало Луке Паули и его спутникам выполнить патриаршее поручение. Возвратившись домой, Лука обо всём обстоятельно доложил патриарху.

— Ходили мы исправно, святейший, и нигде чести России и её государя не уронили. А неудачи наши начались с того, что один хорошо тебе ведомый россиянин молву худую по европейским столицам пускал о церкви и о царском дворе. И принимали его многие короли.

— Кто же этот богомерзкий россиянин?

— Не скрою его имени, святейший, потому как и ноне вижу его дьявольское нутро. Зовут его князь Иван Хворостинин-младший.

Опечалился патриарх. И самолюбие было задето. Не мог он стерпеть, чтобы россиянин древнего княжеского рода чернил свою отчизну в иноземных державах.

— Клятву наложу и анафеме предам с амвона Благовещенского собора сего грязного отступника, — в сердцах произнёс патриарх.

— И поделом, — согласился Паули.

— Где он ноне пребывает?

— Слышал я, будучи в Женеве, что в Москву отбыл. Вернулся ли?

Князь Иван Хворостинин к этому времени был уже в Москве. И поручил патриарх всё тому же верному Луке присмотреться к прыткому князю, выведать его подноготную жизнь.

Лука согласился с оговоркой:

— Отдохнуть бы мне надо, святейший, а ещё друга любезного Арсения и сотоварища Антона поискать. Не верится мне, что они сгинули.

— Сгинули, сын мой. Сие доподлинно так. Там, в Мальборгском замке, богослов Пётр Скарга открыл мне правду. Как захватили их легионеры, ты это помнишь, так вскоре и передали в руки иезуитов. И те за убийство отступника Феофана, который был уже членом их ордена, предали Арсения и Антона лютой смерти. Ты-то не знаешь, года два назад был у меня отец Антона, бывший десятский стрелец Матвей, а ноне инок Донского монастыря, молил Христом Богом узнать о судьбе сына. А тут послы в Польшу собирались. Я и поручил Ивану Грамотину узнать, правду ли говорил мне Скарга. Всё так и было, утверждал Грамотин.

Лука был печален. И видно, что устал от странствий, сопряжённых с постоянной опасностью для жизни. Патриарх проникся к нему милостью и сказал:

— Ты поезжай ко мне в костромскую вотчину, отдохни в покое. А как вернёшься, там и порешим, что тебе делать.

— Спасибо, святейший, благовея принимаю твой дар. — Лука посветлел лицом. — А России я ещё послужу.

— Верю. Теперь же собирайся в путь. Я тебе лошадок дам, грамотку сподоблю старосте. Поживёшь там от души, да ещё и семеюшку найдёшь. Мало ли. А то всё холостой да холостой...

Лука не мешкая в тот же день укатил в костромскую землю. А Филарет на другой день пришёл в Патриарший приказ, поговорил с архимандритом Дионисием, и они нашли толкового человека, способного присмотреть за князем Хворостин иным.

Сей князь был сыном смуты.

В ту пору, когда по России гуляли слухи о том, что в Путивле объявился царевич Дмитрий, молодой красавец князь Иван Хворостинин щеголял в модных кафтанах, в сафьяновых сапогах по Тверской, смущал девиц и вёл праздный образ жизни. Но по мере того, как слухи о царевиче Дмитрии нарастали и всюду стали говорить о вторжении в Россию поляков, князь Хворостинин изменил образ жизни и надумал податься на юг, где, по его мнению, вершилась новая история России. И он отправился в путь, но, будучи ленивым по природе, князь не мог вынести те лишения в пути, кои выпали на его долю. Он вернулся в Москву и выждал тот день, когда Лжедмитрий появился в Серпухове. Туда и подался. Там он вместе с московскими боярами, изменившими законному государю, стал царедворцем при самозванце. А вскоре князь Рубец-Мосальский, рязанский воевода Прокопий Ляпунов да некоторые другие из переметнувшихся к Лжедмитрию, в их числе и князь Хворостинин, ушли в Москву, дабы выполнить волю Лжедмитрия и освободить престол от царя Фёдора Годунова. Хворостинин не был причастен к убийству юного Фёдора Годунова и его матери. Он в это время сошёлся с иезуитами и увлёкся латынью, надумал принять католичество. Он начал читать латинские книги и прочёл «Сентенции» архиепископа Петра Лабрадорского, который излагал основы католического богословия. Князь принял как должное символ филиокле и был согласен с тем, что Святой Дух исходит не только от Бога Отца, но и от Бога Сына. Хворостинин стал поклонником святого Августина, который утверждал, что главное значение в католической вере должно отводиться чувствам и вожделениям. В человеке душа — это желание, которая лишь пользуется телом, как своим орудием, утверждал Августин. И князь Хворостинин принял сие как должное. Он заразился католическими догмами и латинские иконы ставил выше православных. Судьба была к нему долгое время милостива. И потому он не обагрил своих рук кровью царя Фёдора Годунова. Когда же самозванец встал в Москве и царствовал, то Хворостинин предавался буйным увеселениям и много бражничал со своим новым другом, патером Пастаролли. Подворье князей Хворостининых в год Лжедмитрия стало вертепом иезуитов.