Как Ганс Альберт и хотел, Эйнштейн взял его одного на запланированную на десять дней пешеходную экскурсию по горам вблизи озера Люцерн. Там их настигла метель, часто случающаяся в конце сезона, и они не могли даже выйти из гостиницы, чему сначала они оба обрадовались. “Мы застряли в снегах в Силисберге, но только счастливы этим, – написал Эйнштейн Эльзе. – Мальчик радует меня, особенно своими умными вопросами и своей нетребовательностью. Между нами нет разногласий”. К сожалению, вскоре погода, а также, возможно, их вынужденная замкнутость друг на друге стала их тяготить, и они вернулись в Цюрих на несколько дней раньше11.

По возвращении в Цюрих напряженность в отношениях вернулась. Однажды утром Ганс Альберт пришел с отцом в Физический институт, чтобы присутствовать при каком-то эксперименте. Это было достаточно интересное дело, но мальчик, уходя на обед, позвал отца приехать к ним домой, чтобы по крайней мере нанести визит вежливости Марич.

Эйнштейн отказался. Ганс Альберт, которому как раз должно было исполниться двенадцать лет, рассердился и сказал, что, если его отец не передумает, он не вернется после обеда наблюдать за завершением эксперимента. Эйнштейн решения не поменял. “Вот так обстоят дела сейчас, – сообщил он Эльзе через неделю, в тот день, когда уехал из Цюриха. – Никого из детей я больше не видел”12.

У Марич вследствие этого случился эмоциональный и физический срыв. В июле 1916 года у нее был ряд мелких сердечных приступов, сопровождавшихся крайним беспокойством, и врачи рекомендовали ей постельный режим. Дети переехали к Бессо, а затем в Лозанну, к подруге Марич Элен Савич, которая пережидала в Швейцарии войну.

Бессо и Цангер пытался вызвать Эйнштейна из Берлина, чтобы он побыл со своими сыновьями. Но Эйнштейн отказался. “Если я поеду в Цюрих, жена будет требовать свидания со мной, – писал он Бессо, – а от этого я должен буду отказаться – отчасти из-за принятого решения, отчасти чтобы не доставлять ей беспокойства. Кроме того, ты знаешь, что отношения между детьми и мной во время моего пребывания в Цюрихе на Пасху так сильно ухудшились (после очень многообещающего начала), что я очень сомневаюсь, что мое присутствие их поддержит”.

Эйнштейн предположил, что болезнь его жены была вызвана в значительной степени психологическими причинами и даже, может быть, отчасти является притворством. Он написал Цангеру: “Разве невозможно, чтобы причиной всему были нервы?” В письме к Бессо он выразился более прямолинейно: “У меня есть подозрение, что эта женщина морочит голову вам обоим, пользуясь вашим мягкосердечием. Она не боится использовать все средства, когда хочет чего-то добиться. Вы понятия не имеете о природном лукавстве этой женщины”13. Мать Эйнштейна тоже так считала и сказала Эльзе: “Милева никогда не была так больна, как ты, кажется, думаешь”14.

Эйнштейн попросил Бессо держать его в курсе ситуации и добавил (с некоторой долей научного юмора), что его отчеты не должны быть логически “связными”, поскольку “это допустимо в век квантовой теории”. Бессо не поддержал шутливый тон и написал Эйнштейну резкое письмо, объясняя, что состояние Марич не было “обманом”, а наоборот, серьезно и что оно было вызвано эмоциональным стрессом. Жена Бессо Анна выразилась еще жестче, добавив от себя приписку к письму мужа, обращаясь к Эйнштейну непривычно формально, на “вы”15.

Эйнштейн перестал подозревать, что Марич притворяется больной, но уверял, что ее эмоциональные переживания были немотивированными. Он писал Бессо: “Она ведет беззаботный образ жизни, живет в сказочном районе, ее драгоценные мальчики при ней, у нее есть возможность распоряжаться своим временем и делать что она хочет, и при этом она искренне считает себя обиженной стороной”.

Эйнштейн был особенно уязвлен холодной припиской, автором которой он по ошибке посчитал Мишеля, а не Анну Бессо. И добавил свой собственный постскриптум: “Мы понимали друг друга в течение двадцати лет, а теперь я вижу, что ты ожесточаешься по отношению ко мне из-за женщины, с которой у тебя нет ничего общего. Перестань!” В тот же день он понял, что суровый постскриптум Анны ошибочно принял за приписку ее мужа, и быстро послал другую записку, в которой перед ним извинялся16.

По совету Цангера Марич отправилась лечиться в санаторий. Эйнштейн все еще не хотел ехать в Цюрих, хотя мальчики остались дома одни со служанкой. Он сказал Цангеру, что приедет, “если ты считаешь, что это необходимо”. Цангер на приезде не настаивал и объяснил это Бессо так: “Напряженность с обеих сторон слишком велика”. И Бессо с ним согласился17.

Несмотря на внешнюю холодность, Эйнштейн любил своих сыновей и всегда заботился о них. Пожалуйста, передай им, просил он Цангера, что отец возьмет их под опеку, если их мать умрет. “Я бы воспитал обоих мальчиков сам, – сказал он, – они бы обучались дома, и я бы учил их, насколько это было бы возможным для меня”. В различных письмах в течение ближайших нескольких месяцев Эйнштейн описывал разные свои прожекты по поводу домашнего образования сыновей – чему он будет их учить и даже на какие прогулки они будут ходить. Он написал Гансу Альберту, заверив его: “Я постоянно думаю о вас обоих”18.

Но Ганс Альберт был так зол или ему было так больно, что он перестал отвечать на письма отца. “Я считаю, что его отношение ко мне опустилось ниже точки замерзания, – сетовал Эйнштейн Бессо. – В данных обстоятельствах я бы отреагировал так же”. После трех писем к сыну, которые три месяца оставались без ответа, Эйнштейн написал ему жалобное письмо: “Ты забыл своего отца? Что же, мы так никогда больше и не увидим друг друга?”19

Наконец мальчик ответил, отправив фотографию лодки, которую он вырезал из дерева. Еще он описал возвращение своей матери из санатория. “Когда мама приехала домой, мы устроили праздник. Я подготовил сонату Моцарта, а Тете разучил песню”20.

В этой печальной ситуации Эйнштейн уступил: он решил не просить у Марич развода, по крайней мере до поры до времени. Казалось, это помогло ее выздоровлению. “Я постараюсь не давать ей поводов для волнения, – написал он Бессо, – я отказался от мысли запустить дело с разводом. Теперь возвращаюсь к научным делам!” 21

И действительно, всякий раз, когда на него наваливались личные проблемы, он искал спасения в работе. Это защищало его, позволяло ему бежать от них. Как он написал Элен Савич, вероятно рассчитывая, что она расскажет об этом своей подруге Марич, он планировал погрузиться в научную работу. “Я напоминаю себе дальнозоркого человека, который любуется видом необъятного неба, а то, что расположено на переднем плане, его тревожит только тогда, когда там находится непрозрачный объект, который мешает ему видеть дали”22.

Таким образом, хотя войны на личном фронте продолжали бушевать, научные занятия приносили ему утешение. В 1916 году он снова начал писать работу о квантах. Он также написал формальное изложение своей общей теории относительности, гораздо более всеобъемлющее и немного более доступное для понимания, чем лекции, которые он читал, когда состязался за первенство с Гильбертом в предыдущем ноябре23.

Кроме того, он написал и еще более понятную версию теории – книгу для непрофессионального читателя “О специальной и общей теории относительности (общедоступное изложение)”, которая остается популярной и по сей день. Чтобы убедиться, что обычный человек поймет его, он каждую страницу читал вслух дочери Эльзы Марго и часто останавливался и спрашивал, действительно ли она поняла прочитанное. Она неизменно отвечала: “Да, Альберт”, – хотя все это было для нее (как она призналась потом) полной абракадаброй24.