– Что он сказал? – обратился он с вопросом к Ибрагим-беку, вопроса этого ничуть не ожидавшему.

– Что ты говоришь, хазрет?

– Что он сказал, что дарует мне жизнь, да? – С губ эмира сорвался нервный, раздраженный смех. – Он сказал, что дарует мне жизнь! Он, он дарует! О Аллах, ты видишь, он дарует!

Хуссейн остановился, и все остановились. Ибрагим-бек наконец понял, о чем идет речь, и осторожно позволил себе возразить:

– Он не так сказал, хазрет.

Несмотря на всю свою тучность, эмир мгновенно повернулся к говорившему:

– Не так?

– Он сказал: «Я не убью его».

Установилось молчание. По лицу Хуссейна потекли струйки пота. Сначала по вискам, потом еще, еще, вскоре все лицо его оказалось мокрым. Масуд-бек, как всегда, все понял раньше всех и стал незаметно отступать в задние ряды окруживших эмира телохранителей. Он не знал, зачем это делает, но особого рода чутье подсказывало ему, что надо поступать именно так.

Сдавленным, резко изменившимся голосом Хуссейн почти прокричал:

– «Он» не убьет… Но там же есть еще Кейхосроу!

После этих слов и Ибрагим-бек, и все прочие поняли, в чем тут дело, и молчание стало еще ужаснее. Его непроницаемость оттенялась диким визгом, с которым вдоль городских стен Балха неслись развеселые конники Тимура. Эмир кивнул в сторону Тимурова становища:

– Мне нельзя туда.

Сказав это, он повернулся к пролому, через который только что покинул свой родной город. Всадники, числом до сотни, гарцевали, ходили кругами, бросали вверх свои шапки и пытались попасть в них из лука. Воздух звенел от дикого восторженного визга. Цитадель тоже стала недоступна.

– Спрячемся, – глухо пробормотал Хуссейн и бросился к минарету. Остальные с охотой последовали за ним, торчать на ровном месте в опасной близости от места дикарских развлечений пьяных самаркандских головорезов никому не было приятно.

– Переждем, – еще более глухо и подавленно сказал Хуссейн, быстро входя под каменные своды, – здесь мы под защитой Аллаха.

Но не все последовали за своим господином. Дождавшись когда последний телохранитель скроется в каменном убежище, Масуд-бек бросился к кизиловым кустам, находившимся неподалеку. И канул в них, как будто никогда и не было племянника у балхского эмира. Куда он спешил – говорить излишне.

Сидя на коне, властитель Самарканда с пологого холма любовался закатом. За его спиной застыли в полной неподвижности Мансур, Курбан Дарваза, сеид Береке. Они стояли не только позади своего господина, но и несколько ниже его.

Зрелище заката было впечатляющим, эмир любовался им в полной тишине. Только где-то далеко сзади, если прислушаться, можно было различить звуки веселья в становище.

Торжественная тишина царила в мире, охваченном трагическими красками гибнущего заката.

Тимур сидел в такой позе, что всем, кто наблюдал за ним, казалось, что ему подвластна и эта тишина, и все небесные цвета.

Холодный привкус вечности ощущался в почти неуловимом колебании воздуха. Еще мгновение – и величественная картина, открывшаяся взору победителя замрет навсегда.

Но пока что этому еще не суждено было осуществиться. Еще не пришло время.

Равнина, лежавшая у подножия заката, безжизненная на вид, беспорядочно поросшая редкими кустами степной колючки вдруг ожила. Слева направо ее пересекал всадник вслед за ним тащился длинный хвост пыли. Всадник был далеко, но было видно, что он счастлив – вознес руки к небу и что-то благодарственное кричит небесам.

Сеид Береке, пользуясь своим особым положением в свите эмира, тронул повод своего коня и неторопливо приблизился к нему. И встал рядом. Вернее, не совсем все же рядом, на полшага сзади.

– Это Кейхосроу, хазрет.

– Я вижу.

– Но что он тащит на аркане? Кого он тащит?!

– Мою тень.

– А, это вы Ватсон?

Шерлок Холмс опустил газетный лист и медленно откинулся в кресле. Весь его вид говорил, что гостей он не ждет. Письменный стол был завален газетами, газеты были присыпаны пеплом. На углу стола стояла тарелка с остатками пищи. Вилка вообще валялась на полу.

С тех пор как великий сыщик перебрался в этот дом неподалеку от пересечения Кингс Роуд и Парк-cтрит, доктор навещал его раз пять или шесть, и не мог не отметить, что во все прошлые разы беспорядка было меньше.

Ватсон поставил к стене сложенный зонт и снял котелок, усыпанный мелкими дождевыми каплями.

– Мальчишка-посыльный сообщил мне…

Великий сыщик очнулся от задумчивости.

– Разумеется, мой друг, разумеется, я жду вас с нетерпением. За три часа, прошедшие с того момента, как я отправил к вам посыльного, успело произойти несколько важных и в основном неприятных событий. Взгляните, тут у меня «Таймс», «Дейли-Ньюс», «Дейли-Телеграф», «Кроникл»…

В кабинет без всякого стука влетел мальчишка в форменной фуражке и бросил на стол перед Холмсом новые газеты. Тот пробежал глазами заголовки на первой полосе.

– «Стандарт» и даже «Стрэнд»! Все как сговорились! Все пишут одно и тоже! Как это ни странно, приходится верить!

Ватсон опустился в кресло у холодного камина и церемонно поставил трость между колен.

– Вера не ваша стихия.

Холмс пропустил это замечание мимо ушей и сказал.

– Волнения в Оранжевой Республике.

– Очень интересно, – сухо произнес доктор.

– Не столь интересно, сколь прискорбно, мой друг.

– Судя по тому, что вы выкурили за эти три часа не менее восьми трубок, все обстоит именно так.

Сыщик бросил в сторону доктора удивленный взгляд.

– Браво Ватсон, именно восемь. Напрасно вы утверждали, что не в состоянии профессионально овладеть моим прославленным методом.

Доктор насупился, отчего его аккуратно подстриженные рыжие усики сделались вдвое гуще.

– В данной ситуации я выступаю профессионально не как сыщик, но как врач. В вашем возрасте восемь трубок на фоне возбуждающего чтения, это чересчур.

– Пожалуй, мой друг, пожалуй.

– Но что же вас так впечатлило в этом сообщении из владений ее величества в Южной Африке? Сейчас не девяносто девятый год, война невозможна.

– Зато возможно падение акций «Кимберли Китченер». Алмазные копи и прочее в том же роде.

– Алмазные копи?! – весьма удивленно и несколько задумчиво произнес Ватсон.

– Бумаги таких компаний падают очень быстро, а потом, даже если выяснится, что оснований для беспокойства не было, растут долго и неохотно.