Методику Кейтеля прокомментировал и Геринг.

— У него другой подход. Он отвечает на каждое предъявленное ему обвинение по отдельности, чтобы избежать перекрестного допроса. Я же всего-навсего обрисовывал свою общую линию, после чего окапывался для перехода к решительному нападению.

Я возразил ему, порекомендовав взглянуть фактам в лицо и признать, что Гитлер — убийца. В одной из газет недавно появилось краткое интервью с женой Геринга. Заголовок гласил: «Фрау Геринг называет своего мужа излишне преданным Гитлеру». Я показал ему эту газету и интервью его жены, в котором она заявляла о том, что Гитлер приказал расстрелять их семью.

— Вот это женщина! Таких встречаешь лишь раз в жизни. Такое люди поймут, — считал Геринг. Мы продолжили разговор на эту тему, но стоило мне коснуться того, допустимо ли убивать женщин и детей, как снова наша беседа зашла в тупик. Геринг утверждал, что в какой-то степени еще мог понять мотивы, заставлявшие Гитлера уничтожать русских военнопленных, евреев и политических противников, но у него просто не умещается в голове, что Гитлер вполне осознанно отдавал приказы об уничтожении женщин и детей. Это был, пожалуй, единственный пункт, который мог поколебать его понятие «рыцарского благородства».

Я решил копнуть чуть глубже и высказал ему напрямик, что он, хоть и неплохо разбирается в людях, понятия не имеет о психопатологии. (Этого Геринг отрицать не стал, поскольку амнезия Гесса полностью подтвердила мою правоту.) И Гитлер, и Гиммлер — психопаты, утверждал я, хотя весьма церемонно выражались на приемах и раутах. В отношении Гиммлера Геринг готов был со мной согласиться, но стоило ему попытаться применить эту версию к Гитлеру, как тут же происходил сбой. И снова он шлепал себя по лбу, будто пытаясь зримо представить себе, как Гитлер совершал все эти деяния. Я предложил ему попытаться вообразить себе следующую ситуацию: Гитлер, одержимый антисемитизмом и абсолютно не терпевший никаких возражений, в конце концов говорит Гиммлеру: «Вот что, ты разберись там с ними, мне наплевать, как именно! И слышать больше о них не желаю!» Минуту поразмышляв и, судя по всему, весьма отчетливо представив своему внутреннему взору подобную картину, все же признал, что, вероятно, все именно так и было.

Я снова заговорил о его позиции на момент крушения нацизма. Он напомнил мне свои слова о том, что предпочел бы сдаться американцам, но не русским и не англичанам, хотя и те, и другие, и третьи были равноудалены от его замка под Берхгесгаденом, где он обосновался после своего освобождения бойцами его воздушно-десантного полка. Он признал и то, что, будучи в большой обиде на Гитлера, готов был к сотрудничеству с американцами.

— Тогда они могли заполучить Германию задешево. Большинство самых видных функционеров было готово сотрудничать с ними. И процессы по делу военных преступников шли бы куда более гладко, если только мы стали бы сотрудничать… Но после того, как вы взяли в плен и отдали под суд меня как военного преступника, тогда…

Было видно невооруженным глазом, что замысленная им сделка предполагала и рыцарское обращение с поверженным полководцем; да вообще, было просто неприлично отдавать его под суд как военного преступника. Он был готов к сотрудничеству в выявлении виновников зверского умерщвления женщин и детей, но в данных обстоятельствах все же предпочитал хранить верность своему фюреру.

6 апреля. Перекрестный допрос Кейтеля

Утреннее заседание.

(Когда зачитывалось вышеупомянутое письмо, Геринг презрительно сказал Дёницу: «Жалкий слабак». Чуть погодя он произнес еще одну фразу: «Эта мелкая невинная овечка не желает иметь ничего общего с партией! Прояви он хоть чуточку антипатии к национал-социализму, он бы и минуты на своем посту не оставался бы!»)

Когда он вернулся на свое место на скамье подсудимых, Геринг раздраженно спросил его, почему он не дал надлежащего отпора и не сослался на то, что и союзники не церемонились со всякого рода вредителями и саботажниками. Явно расстроенный Кейтель ответил:

— На это еще будет время.

— Но сейчас был самый удобный момент упомянуть об этом, и вы его упустили! — не отставал Геринг.

Раздосадованный Кейтель, откинувшись на спинку стула, не стал отвечать, и не менее раздосадованный Геринг продолжал:

— В этом документе нет ни слова о расстрелянных матерях! Почему вы не читаете передаваемые вам для ознакомления документы?!

Кейтель, не отвечая и даже не глядя в сторону бывшего рейхсмаршала, замкнулся в ледяном молчании. Когда адвокаты продолжили предусмотренное порядком заседания перечисление фамилий свидетелей и документальных доказательств, Геринг разразился проклятиями в адрес тупых адвокатов, недогадливости самого Кейтеля, представителей обвинения, а заодно и всего остального мира.

6–7 апреля. Тюрьма. Выходные дни

С майором Гольдензогом мы зашли к Кейтелю в камеру после утреннего заседания. Кейтель снова был подвергнут перекрестному допросу, повторил многие вопросы и ответы. В конце концов, он заметил: «Я могу вам сказать, как обстоят дела сейчас. Мне просто невозможно сидеть вот здесь и лгать — я просто так не могу. Мне лучше сказать: «Да, я подписывал этот документ». И Кейтель подтвердил сказанное характерным для него жестом, явно отметая в сторону подначки бывшего рейхсмаршала но поводу неумения Кейтеля спихнуть с себя вину или хотя бы приуменьшить ее, пойдя на хитрость.

— Как я уже заявлял в самом начале, вина это, либо участь, этого нам знать не дано; но только я не стану сваливать свою личную вину на моих подчиненных, уходя от ответственности.

Было ясно, что это был главный аргумент Кейтеля в пользу того, что и Гитлеру также следовало бы взять на себя вину и самого Кейтеля, и вообще за все, что делалось по приказу Гитлера. Я напрямик спросил его:

— Вы верите в то, что Гитлер действительно убийца?

— Да, несомненно, — решительно заявил Кейтель, рубанув рукой воздух. — Однако это отнюдь не значит, что и меня следует заклеймить как убийцу! Могу лишь сказать, что спускал его распоряжения по нижним инстанциям. Сэр Дэвид Максуэлл-Файф дал мне возможность обратить внимание всех, что было и такое, чего я не одобрял и одобрить не мог — расстрелы заложников, дурное обращение с советскими военно-плетнями, расстрел совершивших побег британских летчиков… Но что я мог изменить? Мог, конечно, пустить себе пулю в лоб, но тогда кто-нибудь еще пришел бы на мое место. Я рассчитывал, что смогу предотвратить хотя бы наихудшее, хотя не могу сказать, что многое мне удалось предотвратить.