славы, ведущая к поражению и безвременной гибели. Бессмысленно цитировать строки, в которых Эвфорион отвечает на произносимые его родителями похвалы мирной жизни страстным превознесением войны и победы, как доказательство внутренне присущего немцам милитаризма.

В Германии, как и в любой другой стране, были свои певцы агрессии, войны и завоеваний. Но были и другие немцы. И самые великие не принадлежат к числу тех, кто прославляет тиранию и мировое господство Германии. Разве Генрих фон Клейст, Рихард Вагнер и Детлев фон Лилиенкрон более типичны для немецкого национального характера, чем Кант, Гёте, Шиллер, Моцарт и Бетховен?

Идея национального характера очевидно произвольна. Ее источником является суждение, игнорирующее все неприятные факты, противоречащие заранее принятой точке зрения.

Недопустимо использовать статистические процедуры для определения национального характера. Вопрос ведь не в том, как в прошлом проголосовали бы немцы, если б проводился референдум о направлении политики страны. Даже если бы провести подобное исследование было в наших силах, его результаты нам ничем не могли бы помочь. Каждая политическая ситуация, сложившаяся в тот или иной исторический период, уникальна, индивидуальна. Делать выводы о текущей ситуации на основании прошлых событий неправомерно. Наши проблемы не станут яснее, если мы узнаем, например, что большинство готов проголосовало за вторжение в Римскую империю, или что большинство германцев в XII в. одобряли то, как Фридрих Барбаросса обходился с миланцами{126}. Сегодняшние ситуации имеют слишком мало общего с тем, что происходило в прошлом.

Обычный метод заключается в том, что берут знаменитостей прошлого и настоящего, и их мнения и поступки представляют как типичные для всего народа. Этот метод был бы несостоятелен, даже если бы у тех, кто его применяет, хватало научной добросовестности противопоставить этим произвольно выбранным людей с противоположными идеями и другими особенностями поведения. Нельзя считать равно представительными и значимыми убеждения Канта и какого-нибудь заурядного профессора философии.

Есть противоречие в том, чтобы учитывать в качестве представителей нации только знаменитостей, пренебрегая всеми остальными, но при этом ко всем, вошедшим в эту произвольно подобранную группу, относиться как к равным. В этой группе некоторые выделяются из рядов не менее, чем вся группа по отношению к остальному народу. Сотни графоманов и рифмоплетов не стоят одного Гёте.

Можно говорить об умонастроении нации в определенную историческую эпоху, если иметь при этом в виду умонастроение большинства. Но ведь все меняется. Умонастроение немцев было разным в эпоху средневекового феодализма, в период Реформации, Просвещения, либерализма и в наши дни.

Вероятно, сегодня около 80 % всех немецкоязычных европейцев являются нацистами. А если не считать евреев, австрийцев и немецкоязычных швейцарцев, можно сказать, что более 90 % немцев поддерживают войну Гитлера за мировое господство. Но этот факт невозможно объяснить ссылкой на то, что писал о современных ему германских племенах Тацит. Такое объяснение не лучше, чем приводимые нацистами доказательства варварской жестокости современных англосаксов: Жанну д’Арк сожгли, аборигенов Тасмании истребили, да и вообще, почитайте «Хижину дяди Тома».

Не существует никакого неизменного национального характера. Если объяснять нацизм ссылкой на то, что у немцев врожденная предрасположенность к принципам нацизма, мы окажемся в порочном круге.

3. Немецкий Рубикон

Эта книга пытается прояснить причины подъема нацизма; показать, как из условий современной промышленности, из современных социально-экономических учений и политики развилась ситуация, в которой подавляющее большинство немецкого народа не нашло иных средств избежать катастрофы и улучшить свое материальное положение, кроме тех, что предложила им программа нацистской партии. С одной стороны, в эпоху быстро усиливающейся экономической автаркии перед ними предстали печальные перспективы страны, не способной с помощью внутренних ресурсов ни одеть, ни прокормить своих граждан. С другой стороны, они уверились, что достаточно сильны, чтобы избежать этой участи, завоевав желанное жизненное пространство, Lebensraum.

Данное объяснение подъема нацизма доходит до пределов, ограничивающих возможности исторического исследования. Оно останавливается там, где исчерпываются наши возможности анализировать исторические события. Приходится прибегать к понятиям индивидуальности и неповторимой уникальности.

Нацизм не был единственным возможным методом решения проблем, стоящих перед современной Германией. Было и есть иное решение – свобода торговли. Разумеется, принятие принципов свободы торговли потребовало бы отказа от интервенционизма и социализма и создания нестесненной рыночной экономики. Почему мы должны отвергать этот вариант безо всякого обсуждения? Почему немцы не сумели понять, что интервенционизм бесплоден, а социализм неосуществим?

Ссылка на то, что другие народы также выбрали этатизм и экономический национализм, не может служить ни достаточным объяснением, ни извинением. Германия первой столкнулась с проблемой автаркии, и какое-то время это была чисто немецкая проблема, хотя позднее она затронула и другие великие державы. Германия была вынуждена искать решение. Почему она выбрала нацизм, а не либерализм, войну, а не мир?

Если бы 40 или 60 лет назад Германия сделала бы безусловный выбор в пользу свободы торговли, от режима свободы торговли не отказались бы Великобритания, ее колонии, британская Индия и ряд малых европейских государств. Дело свободы торговли получило бы мощный импульс. Мировая история пошла бы по иному пути. Были бы поставлены барьеры усилению протекционизма, денежного партикуляризма и дискриминации против международного движения труда и капитала. Прилив был бы остановлен. Не исключено, что и другие страны последовали бы примеру Германии. Во всяком случае, стремление других стран к автаркии не угрожало бы ее материальному благополучию.

Но эту альтернативу немцы даже не рассматривали. Горстку тех, кто защищал безусловную свободу внешней и внутренней торговли, осмеивали как глупцов, презирали как реакционеров и с помощью угроз заставляли молчать. В 1890-е годы немцы уже почти единодушно поддерживали политику, целью которой была подготовка к грядущей войне за дополнительное жизненное пространство, к войне за мировое господство.

Нацисты победили все прочие социалистические, националистические и интервенционистские партии Германии, потому что не боялись в своей программе доходить до конечных логических выводов. Народ поверил, что они говорят серьезно. Они предложили радикальное решение проблемы внешней торговли и этим радикализмом победили другие партии, которые предлагали, по существу, то же самое решение, но в более умеренном, половинчатом и неубедительном варианте. То же относится и ко всем другим проблемам. В Версальском договоре, например, были пункты о территориальных уступках. Все немецкие партии без исключения оплакивали эти пункты как наиболее оскорбительные для Германии, как главные причины ее экономических трудностей. Коммунисты не выделяли эти пункты особо, но их презрительное отношение к мирному договору в целом, к самому постыдному порождению капиталистического империализма, как они говорили, относилось и к этим пунктам. И даже пацифисты в этом отношении не выделялись на общем фоне. И только нацисты оказались достаточно искренни и последовательны, чтобы