— А у нас Фрэнки почти слепой, — сообщает Билли. — У него оба глаза болят, а это еще хуже.

Те мальчишки одеты как положено: в сине-белые свитера, белые шорты и настоящие футбольные бутсы.

— Ну и вид у вас, — усмехается один из противников, и Мэйлахи лезет драться, так что нам приходится держать его за руки.

Мы соглашаемся на полчаса игры, потому что потом у ребят из Баллинакарры ленч. Ишь ты, ленч. У всех обед, а у них ленч. Если никто за полчаса не забьет, будет ничья. Мы носимся туда-сюда по полю, и наконец Билли перехватывает передачу, бежит к воротам так быстро и ловко, что никто не может его догнать, и забивает гол. Время почти вышло, баллинакаррские просят еще полчаса, и к концу второго получаса забивают гол. Потом мяч выкатывается за поле. Теперь он наш. Билли стоит на боковой линии, держа мяч над головой, и делает вид, что смотрит на Мэйлахи, но подает мне, и для меня теперь в целом мире существует только мяч. Он подкатывается прямо к моей ноге, так что мне остается только податься чуть влево и отправить мяч прямиком в ворота. Голова у меня наполняется каким-то белым светом, будто я в рай попал. Я «парю» над полем, а потом «Алые сердца» дружно хлопают меня по спине и хвалят:

— Отличный гол, Фрэнки, и ты тоже молодец, Билли.

Мы возвращаемся по О’Коннелл-авеню, и я все думаю о том, как мяч подкатился мне прямо к ноге. Не иначе сам Бог послал или Пресвятая Дева Мария, а они никогда бы такого не сделали для того, кто родился не вовремя и обречен на адские муки. Теперь я всю свою жизнь буду помнить этот пас от Билли Кэмпбелла и этот гол.

* * *

Мама встречает Брайди Хэннон с матерью, и те говорят ей, что у мистера Хэннона с ногами совсем плохо. Бедняга с утра до вечера развозит на огромной телеге уголь и торф со складов на Док-роуд, а после такого сущее мучение на велосипеде домой добираться. Платят ему за работу с восьми утра до полшестого вечера, а ведь упряжь готовить надо задолго до восьми и в стойло коня отводить после половины шестого. С телеги этой то слезь, то залезь обратно, мешки погрузи да разгрузи да еще следи, чтоб бинты на ногах весь день продержались, а то грязь в раны попадет. Вот повязки и прилипают намертво, потом отдирать дома приходится. Миссис Хэннон промывает раны теплой водой с мылом, мазь накладывает и перевязывает чистыми бинтами. Новые каждый день покупать не на что, а старые-то уж вконец застиранные.

Мама советует сводить мистера Хэннона к врачу.

— Да уж сто раз ходил, толку-то. Велят ногам отдых дать и все. А какой тут отдых, коли работать надо? Жить-то на что?

Мама говорит, что Брайди могла бы подыскать себе работу, но та обижается, мол, ты же знаешь, Анджела, у меня легкие слабые, а еще ревматическая лихорадка была и я чуть не умерла, мне поберечься надо.

Мама часто говорит про Брайди с ее слабыми легкими и ревматизмом, мол сидит часами, на болячки жалуется, однако ж дымит как паровоз.

— Очень сочувствую, что легкие у тебя слабые и что отец твой так страдает, — жалеет ее мама.

— Джону, бедняге, день ото дня все хуже, — сокрушается миссис Хэннон. — А что, миссис Маккорт, может, твой старшенький Фрэнк поездил бы с ним, помог с мешками хоть несколько часов в неделю? Нам, правда, помощник не по карману, но шиллинг другой Фрэнки бы заработал, а Джон бы ноги больные меньше утруждал.

— Не знаю, — отвечает мама. — Фрэнку ведь только одиннадцать, он тифом переболел, и для глаз пыль угольная вредна.

— Да он же на воздухе будет, а свежий воздух шибко полезен для больных глаз и после тифа, верно, Фрэнки? — говорит Брайди.

— Верно, Брайди.

Мне до смерти хочется разъезжать с мистером Хэнноном на огромной телеге, будто я взрослый рабочий человек. Если у меня хорошо будет получаться, может, мне вообще разрешат больше в школу не ходить, но тут мама как раз говорит:

— Ну, пусть ездит, только когда школы нет, в субботу утром например.

Я теперь взрослый, поэтому рано утром в субботу я развожу огонь и готовлю себе чай с гренками. Потом встаю у соседской двери и жду мистера Хэннона с велосипедом. Из окна доносится аромат яичницы с ветчиной. Мама говорит, что мистера Хэннона кормят только самым лучшим, потому что миссис Хэннон все так же без ума от него, как и в день свадьбы. Они прямо как влюбленная пара из американского кино. Мистер Хэннон, попыхивая трубкой, выводит велосипед. Он велит мне усесться на раму, и мы отправляемся на мою первую взрослую работу. Мистер Хэннон сидит позади меня, и мне очень нравится запах трубки. А вот одежда у него пропахла углем, и от этого запаха я чихаю.

По Докери-роуд идут или едут на велосипедах рабочие — кто на угольные склады, кто на мукомольню, кто в пароходное общество. Мистер Хэннон вынимает трубку изо рта и говорит, что лучше субботнего утра ничего нет, потому что работа только до обеда. Начнем в восемь, а закончим в двенадцать, еще до Анжелюса.

Сначала мы чистим лошадь щеткой, насыпаем ей овса в корыто и наливаем воды в ведро. Мистер Хэннон показывает мне, как надевать упряжь и разрешает подвести лошадь к оглоблям телеги.

— Бог ты мой, Фрэнки, да у тебя талант! — восклицает он.

Я чуть не прыгаю от счастья. Да я готов всю жизнь на телеге ездить!

На складе двое рабочих набивают мешки углем и торфом и взвешивают их на огромных железных весах — в каждом мешке по сотне фунтов! Потом они грузят мешки на телегу, а мистер Хэннон идет в контору получить наряд на развоз. Грузчики работают быстро, и вскоре мы готовы тронуться в путь. Мистер Хэннон садится с левой стороны и, прищелкнув кнутом, указывает мне, чтоб я сел справа. Телега высоченная и доверху нагружена мешками, так что я пытаюсь забраться на нее с колеса.

— Никогда так не делай, — говорит мистер Хэннон. — Ни руки, ни ноги в колеса не суй, коли лошадь уже впряжена — вздумает прогуляться, и ногу-то тебе или руку мигом переломит.

— Ну, приготовьсь! — командует он лошади.

Та мотает головой, гремя упряжью.

— Работать дурочке не терпится, — смеется мистер Хэннон. — Погоди, часик-два, и упряжью трясти не захочется.

Начинается дождь; мы накрываемся старыми мешками из-под угля, а мистер Хэннон переворачивает трубку, чтоб табак не намок. Он говорит, что сырые мешки возить тяжелее, но да что толку причитать — это все равно, что на солнце в Африке жаловаться.

Мы проезжаем по Сарсфилдскому мосту и едем доставлять уголь на Эннис-роуд и на Северную Окружную.

— Богачи не больно-то раскошеливаются на чаевые, — сетует мистер Хэннон.

Развезти нужно шестнадцать мешков. Мистер Хэннон говорит, что нам еще повезло, потому что в некоторые дома по нескольку мешков заказано, так хоть не придется лишний раз лазить туда-сюда и ноги губить. Мы останавливаемся, мистер Хэннон спускается с телеги, а я подтаскиваю мешок к краю и укладываю ему на плечи. В одних домах имеются лотки для угля — открываешь дверцу и ссыпаешь туда уголь, а в другие приходится обходить и сгружать уголь в сарай у черного хода. Ноги у мистера Хэннона уже очень болят, но он не жалуется, а только охает: