всего было мало, не склонило его к королю, и письма к Марии Людвике по-прежнему были полны клеветы. Главным образом подканцлер налегал на то, что король платит жене неблагодарностью, отзываясь о ней пренебрежительно, высмеивая ее советы и т. п.

В конце концов это так подействовало в Варшаве, что письма от Марии Людвики вовсе перестали приходить.

Сначала, однако, король, по горло заваленный делами, не обратил на это внимания.

То и дело приводили пленных и расспрашивали их о движениях Хмельницкого, относительно которого вскоре пришло известие, что, миновав Зборов, он идет к Сокалю. Господарь молдавский прислал письмо, в котором советовал остерегаться татар.

Бежавшие от Хмеля определяли его силы в сорок тысяч, не считая массы хлопов, навербованных насильно, за которыми смотрели несколько полков, чтобы они не разбежались.

Под конец уже изо дня в день приводили столько захваченных казаков, что нельзя было сомневаться насчет близкого столкновения с Хмелем, и король приказал объявить, чтобы все было готово к выступлению.

Но прежде чем выступили из Сокаля, произошли события, которые изменили положение подканцлера и навсегда отвратили от него короля.

Как мы уже упоминали, письма из войска в Варшаву отходили, а из Варшавы в войско приходили ежедневно. Последние письма королевы были уже коротенькими записками, а под конец почта стала привозить только письма примаса, официальные сообщения, а королева совсем перестала писать.

После нескольких дней этого непонятного молчания Ян Казимир начал беспокоиться о здоровье жены, но так как из остальной корреспонденции было видно, что никакой болезни с ней не приключилось, то ему пришло в голову, что она чем-нибудь недовольна и раздражена.

Трудно было догадаться, что бы это могло быть. В это время вернулся из Варшавы Тизенгауз, ездивший туда с письмами; король стал расспрашивать его с глазу на глаз…

— Что там делается? Почему нет писем от королевы? Слышал, знаешь ли что-нибудь?

— Боюсь и повторять, — ответил Тизенгауз, — может быть, это все сплетни.

— Говори! — сказал король. — Говори смело, ни один волос не упадет с твоей головы.

— Все это работа подканцлера, — ответил Тизенгауз. — Он каждый день посылает доклады о том, что здесь делается, и умышленно расстраивает наияснейшую пани. Придворные французы много толкуют о его письмах и докладах.

Ян Казимир замолчал.

Затем он велел позвать писаря из канцелярии. Тот сообщил, что Радзеевский ежедневно отправляет письма, адресованные или прямо на имя королевы, или на имя ее секретаря Денуайе.

Ожидаемое письмо от королевы и в этот день не было получено, зато от Денуайе пришел большой пакет на имя Радзеевского.

На другой день утром король приказал принести ему письма подканцлера в Варшаву. На этот раз оказалось только одно, но адресованное королеве.

Разгневанный и не считавший нужным соблюдать тайну писем в военное время, король унес его в спальню и распечатал.

Читая, он остолбенел от удивления и негодования. Радзеевский постепенно дошел до того, что просто издевался над королем, представлял его Марии Людвике совершенно неспособным, предсказывал поражение, критиковал меры, словом, всячески унижал Яна Казимира, а вдобавок изображал его чувства к королеве в самых мрачных красках, упрекая его в легкомыслии, жалуясь, что он не дает покою его жене своим волокитством, что было совершенной ложью.

Письма этого было довольно, чтобы объяснить молчание и гнев Марии Людвики. Прочитавши его раз и другой, король воскликнул:

— Ах! Змея подколодная!

Он стал ходить по спальне, обдумывая дело, и приказал просить к себе канцлера. Когда явился ксендз Лещинский, король не мог даже найти выражений, чтобы начать изложение дела, а взял письмо, шепнул что-то на ухо канцлеру и прибавил:

— Прочтите!

По лицу канцлера можно было видеть, какое впечатление произвело на него письмо, почерк которого был ему знаком: он не мог его докончить и взглянул на короля, который стоял, скрестив руки на груди.

— Теперь вы знаете, почему королева перестала писать ко мне, — сказал король, — и я должен держать этого человека при себе в войске! И он может участвовать в каждом совете по должности, тайн для него нет.

Епископ долго думал, сжимая в руке письмо, читал, перечитывал, не знал, что посоветовать, пытался найти что-нибудь в оправдание.

— Я не могу этого стерпеть, — сказал король, — поговорите с ним, но письмо покажите только в крайнем случае. Я чувствовал, что он мне враг, но не мог предполагать такой подлой измены. Теперь, когда все открыто, пусть он узнает об этом, и не лезет ко мне больше.

Король начал с гневом жаловаться и, предупреждая подозрение, сказал Лещинскому:

— Обвиняет меня в волокитстве за его женою, но это подлая клевета. Участь этой бедной женщины трогает меня, потому что я был и есть ее опекун. Он мстит мне за воображаемое ухаживание, о котором я и не думаю.

Епископ, взяв с собою письмо, зашел сначала в канцелярию, а оттуда вернулся в монастырь, зная, что Радзеевский по своему обыкновению непременно забежит к нему, так как под предлогом помощи Лещинскому он рад был всюду пролезть и во все впутываться.

Не прошло и часа, как он явился в самом веселом настроении духа, смеющийся, оживленный и чересчур развязный по отношению к старцу и духовной особе.

— Ну, что сегодня новенького, отче? В каком настроении встал его величество король? Уничтожает или осыпает любезностями? С ним ведь никогда нельзя знать, что ждет человека.

Епископ помолчал немного.

— Его милость король, — начал он, — очень беспокоится: уже несколько дней он не получает писем от королевы. Предполагает, что кто-нибудь настраивает ее против него ложными донесениями.

Он смотрел в глаза Радзеевскому, который с обычным бесстыдством воскликнул:

— Кто же знает? Может быть, в письмах короля королева нашла что-нибудь, подавшее ей повод к недовольству.

— Я читаю письма короля, — возразил канцлер, — ни разу в них не было ничего, что шло бы вразрез с привязанностью и уважением.

Радзеевский усмехнулся.

— Люди шлют отсюда письма, — сказал он, — может быть, кто-нибудь насплетничал. Королева ревнует его к моей жене. Да, может быть, и не без основания, так как король давно уже умильно поглядывает на ее.

Канцлер нахмурился.

— Как вам не стыдно! — сказал он строго. — Что за шутки…

После непродолжительной паузы Лещинский, уже не прибегая к обходам, продолжал:

— Из Варшавы королю доносят, что всему причиной письма вашей милости к наияснейшей пани. Король был всегда милостив к вам: не годится…

— Я никаких писем не пишу! — нахально крикнул Радзеевский.

— Никаких писем? — повторил Лещинский и прошелся по комнате. — Очень мне это прискорбно, — сказал он затем, — но я должен исполнить поручение короля. Посмотри-ка сюда и оправдайся. По тону и