Кроме того, Китай, наряду с несколькими другими развивающимися державами, ориентируется на государственные банки развития, которые расширяют финансирование развивающихся стран по ставкам ниже рыночных (вспомним Венесуэлу, получившую 40 миллиардов долларов кредита от КНР и готовую занимать дальше), и на рекордные объемы. По некоторым оценкам, Банк развития КНР, владеющий активами почти на 1 триллион долларов, имеет портфель кредитных ресурсов, в тридцать два раза превосходящий объемами аналогичный портфель Всемирного банка. Практически нет сомнений в том, что хотя бы толика этого 1 триллиона долларов будет использована для достижения геополитических целей (или, как минимум, для получения геополитических преимуществ)[696]. Разумеется, когда счет идет на триллионы, даже небольшой процент суммы оборачивается внушительными инвестициями. Когда Китай учредил Китайско-африканский фонд развития (КАФР), с капиталом 5 миллиардов долларов, обеспеченных бюджетом КНР, это был первый частный венчурный фонд китайского государственного банка. КАФР по сей день остается крупнейшим в стране частным фондом, инвестирующим в Африку[697]. Он приобретает только миноритарные пакеты акций в проектах, где участвуют другие китайские компании, и стимулирует китайских инвесторов делиться с африканцами капиталами, технологиями и опытом. При этом КАФР подчиняется решениям политического руководства КНР, обязательным для любого китайского государственного банка. Мартин Дэвис, исполнительный директор компании «Фронтир секьюритиз» (ЮАР), а также член Совета по глобальной повестке в отношении Китая при Всемирном экономическом форуме, много рассказывал о реальной независимости КАФР и употребил применительно к фонду выражение «главным образом коммерчески ориентированный»[698]. Список руководства КАФР, где сплошь китайские правительственные чиновники, заставляет предположить, что оценка Дэвиса не слишком объективна. Как объяснялось в одной газете, «если проекты изменяют материальную, экономическую или дипломатическую политику, их инициаторы должны прислушиваться к указаниям руководства»[699].

Что касается китайской помощи Венесуэле, финансовая поддержка КНР позволяет правительству Венесуэлы оспаривать национальные интересы США. Венесуэла по-прежнему позволяет Ирану незаконно отмывать миллиарды долларов и размещать «сотни миллионов» долларов в «любом из нынешних венесуэльских банков». Также финансирование КНР позволяет «Хезболле» создавать лагеря подготовки террористов на венесуэльском острове Маргарита, что еще больше укрепляет «брак по расчету» между перевозчиками наркотиков и бандами наркоторговцев[700].

Дополнительной геополитической выгодой зарубежной помощи КНР следует признать сохраняющуюся дипломатическую изоляцию Тайваня. Через шестнадцать лет после разрыва отношений с африканским островным государством Сан-Томе и Принсипи вследствие дипломатического признания последним Тайваня КНР готовится открыть на островах торговое представительство для оказания помощи и реализации инвестиционных проектов в этой крошечной стране посреди Гвинейского залива. В ближайшие годы это вполне может привести к одностороннему решению Сан-Томе и Принсипи о пересмотре официальных дипломатических отношений с Тайванем, как произошло с Гамбией, которая неожиданное отозвала своего посла с Тайваня[701]. После разрыва Малави дипломатических отношений с Тайванем в обмен на признание «единого Китая» в 2008 году КНР содействовала этой южной африканской стране в «строительстве нового здания парламента, Международного конгресс-центра Лилонгве, шоссе Караонга – Чипита и Малавийского научно-технического университета»[702]. Неудивительно, что африканские страны воспринимают Китай, с его толстым кошельком, как более выгодного (в буквальном смысле) партнера, чем Тайвань. Помощь оказывается инструментом продвижения пекинской концепции «единого Китая», согласно которой Пекин – единственное легальное «лицо» Китая, а Тайвань – часть КНР[703].

Реальный обменный курс юаня по отношению к доллару существенно укрепился в последние годы, Китай стабильно проводил валютные интервенции приблизительно с 2001 года, причем достиг рекордного уровня в 2014 году (и организовал ряд крупнейших однодневных девальваций за последние десятилетия в 2015 году)[704]. В основе китайского экономического доминирования, как утверждает Арвинд Субраманьян, главный экономический советник правительства Индии, лежит именно курсовая политика. Сохраняя юань дешевым, Китай сумел сделать свой экспорт более конкурентоспособным, чем экспорт таких стран, как Бангладеш, Индия, Мексика и Вьетнам. Для большинства стран внутренняя политика означает жесткое противодействие тому экономическому ущербу, который неизбежно порождается подобным регулированием, но «Китаю… удалось откупиться от оппозиции»[705]. Многие страны недовольны подрывом их конкурентоспособности вследствие заниженного курса юаня, однако они молчат, либо из-за страха перед геоэкономическим могуществом КНР, либо потому, что Китай предлагает им финансовую помощь и торговые возможности (либо из-за комбинации обоих факторов)[706].