— Я думала, что ты, может быть, рассердишься. У тебя и без того столько хлопот теперь, и ты так изменился в последнее время. Скажу тебе прямо, ты меня пугал.

Он ответил мягко:

— Я не хочу, чтобы ты меня боялась, Дженни.

— Так ты не уедешь, нет, Дэвид? Не оставишь меня, пока всё не кончится?

Он тихонько взял её за подбородок и поднял залитое слезами лицо вровень со своим. Глядя ей в глаза, он сказал:

— Я перестану думать об армии, пока ты не будешь совсем здорова, Дженни. — Он помолчал, заставляя её смотреть себе прямо в глаза. Дженни опять казалась слегка испуганной, готовой задрожать, заплакать.

— Но ты обещаешь мне перестать пить этот проклятый портвейн, Дженни?

На этот раз ссоры не произошло. Внезапное облегчение выразилось на лице Дженни, и она разразилась рыданиями.

— Да, да, обещаю, — причитала она. — Клянусь тебе, что буду хорошей. Ты лучший из мужей, Дэвид, а я глупое, глупое, скверное создание. О Дэвид…

Он крепко обнимал её, утешая, в нём снова проснулась и окрепла нежность к ней. Среди смятения и мрака его души ему вдруг сверкнул надеждой луч света. Из смерти вставало видение новой жизни — сын, сын его и Дженни! И Дэвид был счастлив в своём ослеплении.

Вдруг зазвенел колокольчик у входной двери. Дженни подняла голову; она раскраснелась, повеселела. Настроение у неё менялось так же легко, как у ребёнка.

— Кто бы это мог быть? — сказала она с любопытством. Посетители с парадного хода были непривычным явлением в их доме в такой час. Но раньше, чем Дженни успела высказать какую-нибудь догадку, снова раздался звонок. Она торопливо побежала отворять.

Через минуту она вернулась очень взволнованная и возвестила:

— Это мистер Артур Баррас. Я проводила его в гостиную. Можешь ты себе представить, Дэвид, — сам молодой мистер Баррас? Он сказал, что хочет видеть тебя.

Лицо Дэвида снова застыло, глаза стали суровыми.

— Что ему нужно?

— Он не сказал. Я, конечно, не посмела спросить. Но подумай только: пришёл запросто к нам в дом! О господи, если бы я знала, я бы растопила камин в парадной комнате.

Дэвид не отвечал. Ему, очевидно, визит Барраса не казался таким важным событием. Он встал и медленно пошёл к двери.

Артур шагал по гостиной взад и вперёд в сильном нервном возбуждении, и, когда вошёл Дэвид, он заметно вздрогнул. Одно мгновение он смотрел на вошедшего широко раскрытыми глазами, затем поспешно подошёл к нему.

— Извините, что побеспокоил вас, — сказал он, — но мне необходимо, просто необходимо было вас увидеть.

Он неожиданным движением опустился на стул и заслонил глаза рукой.

— Я знаю, что вы чувствуете при виде меня, и ни капельки вас за это не осуждаю. Я бы не обиделся даже и в том случае, если бы вы не захотели со мной говорить. Но я не мог не прийти, я в таком состоянии, что мне необходимо было увидеть вас. Вы мне всегда нравились, я вас уважаю, Дэвид. И я чувствую, что только вы один могли бы мне помочь.

Дэвид спокойно сел за стол напротив Артура. Контраст между ними был поразителен: одного терзало мучительное волнение, другой вполне владел собой, и лицо его выражало сдержанную силу.

— Для чего я вам нужен? — спросил Дэвид.

Артур порывисто отнял руку от глаз и с какой-то отчаянной решимостью остановил их на Дэвиде.

— Услышать правду — вот что мне нужно. Я не буду знать ни сна, ни отдыха, ни покоя, пока не открою правду. Я хочу знать, виноват ли мой отец в катастрофе. Должен знать, понимаете? И вы должны мне помочь.

Дэвид отвёл глаза, пронзённый той непонятной жалостью, которую Артуру, видно, суждено было всегда вызывать в нём.

— Что же я могу сделать? — спросил он тихо. — Всё, что я имел сказать, я сказал на суде. Но они не хотели меня слушать.

— Можно требовать нового следствия….

— А что пользы? Чего мы этим добьёмся?

У Артура вырвалось восклицание, полное горечи, не то смех, не то рыдание.

— Правосудия! — крикнул он страстно. — Справедливости, простой справедливости! Подумайте об этих убитых людях, внезапно отрезанных и умиравших ужасной смертью. Подумайте о страданиях их жён и детей. О боже! Эти мысли невыносимы. Если отец виноват, то слишком жестоко и ужасно то, что это дело замяли и забыли о нём.

Дэвид встал и подошёл к окну. Он хотел дать Артуру время успокоиться. Наконец он заговорил:

— Вначале я чувствовал то же самое, что вы. Пожалуй, даже нечто похуже… Ненависть… жуткую ненависть. Но я старался побороть её в себе. Не легко это. Когда человек бросает в вас бомбу, то первое ваше естественное побуждение схватить её и бросить в него обратно. Я говорил обо всём этом с Нэджентом, когда он был здесь. Жаль, что вы незнакомы с ним, Артур, это самый разумный человек из всех, кого я знаю. Так вот, Артур, ничего нет хорошего в том, чтобы бросить бомбу обратно. Гораздо умнее не обращать внимания на того, кто её бросил, и заняться организацией, которая его послала. Бесполезно добиваться наказания отдельных лиц за несчастье в «Нептуне», когда виновата вся экономическая система. Понимаете, что я хочу сказать, Артур? Что пользы отрубить ветвь, когда болезнь подтачивает самые корни дерева?

— Значит, вы ничего не намерены предпринять? — спросил Артур в отчаянии. Слова как будто застревали у него в горле. — Ничего? Абсолютно ничего?

Дэвид покачал головой, лицо его было сурово и печально.

— Я хочу попробовать что-нибудь сделать, — сказал он медленно, — после того как мы избавимся от войны. Пока ничего не могу вам сказать. Но, поверьте, я приложу все силы…

Оба долго молчали. Артур нервным, растерянным жестом провёл рукой по глазам. Лоб его был покрыт бусинками пота. Он встал, собираясь уходить.

— Так вы не хотите мне помочь? — сказал он сдавленным голосом.

Дэвид протянул ему руку:

— Бросьте это, Артур, — промолвил он с искренним дружелюбием. — Не давайте этим мыслям завладеть вами, иначе тяжелее всего придётся вам. Забудьте обо всём.

Артур густо покраснел, его худое мальчишеское лицо выражало нерешительность и страх.

— Не могу, — сказал он все тем же измученным голосом. — Не могу я забыть об этом.

Он вышел из комнаты в крошечную переднюю. Дэвид отпер входную дверь. Шёл дождь. Не глядя на Дэвида, Артур пробормотал «до свиданья» и нырнул в сырой мрак. Дэвид постоял ещё на пороге, прислушиваясь к его торопливым шагам, постепенно замиравшим вдали. Потом уже не слышно было ничего, кроме медленного шороха дождя.

Артур добрался до дому только к семи часам. В своём душевном смятении он испытывал потребность быть одному и надеялся, что дома уже отужинали. Но ужин ещё не кончился. Когда он вошёл, все сидели за столом.