Передача начиналась с откровенно постановочной пресс-конференции — участникам заранее велели не спрашивать, недоволен ли он тем, как с ним обращались. В кремовой вышитой блузе и лиловых муаровых брюках, с флангов подпираемый Алленом Клейном и Лесом Перрином, Мик явно плыл — он с трудом справился со словом «ответственность», когда ему процитировали нотацию судьи Паркера о его власти над младыми умами. «Как ее… нести? Может, ты не просишь об ответственности… может, в нашей сфере ее на тебя вешают, когда оказываешься под прожекторами. Я несу ответственность только перед собой… Никого не касается, сколько раз я принимаю ванну и какие у меня привычки…» Марианна потом вспоминала, что он перед съемками выпил горсть валиума и по-прежнему был «очень напуган… Казалось, скажи он одно неуместное слово — и его снова упекут прямиком в Брикстонскую тюрьму».

«Мир в действии» не стал углубляться в историю дела (хотя такая необходимость прямо-таки лезла на глаза), но ограничился нетипично мягким форматом — дискуссией между Миком и четырьмя представителями истеблишмента, которых он умудрился заставить так истерически броситься на свою защиту. Беседовали с ним редактор «Таймс», его новый защитник Уильям Риз-Могг, епископ Вуличский доктор Джон Робинсон, бывший министр внутренних дел и генеральный прокурор, лейборист лорд Стоу Хилл и крупнейший священник-иезуит отец Томас Корбишли. Встреча проходила в саду лорд-наместника Эссекса сэра Джона Рагглза-Брайза и была окружена охраной, какая сегодня наблюдается только на встречах глав стран «Большой восьмерки».

Дискуссию готовили для трансляции по ТВ, однако старомодная черно-белая и зернистая сцена, которую узрели в итоге британские граждане, сюрреалистичностью своей дала бы фору большинству техниколорных кислотных трипов. Месяцем раньше Мик был заключенным номер 7856, в унылом окружении зарешеченных окон, голых лампочек и параш. Теперь же четверо выдающихся эмиссаров системы, недавно пытавшейся его сломать, кланялись ему, точно волхвы какому-то модовому мессии; безмолвно извинялись от имени нации, признавали, что его талант общаться с людьми бесконечно превосходит их аналогичные таланты, вместе взятые, и униженно просили поделиться с ними мудростью.

Контрастным рельефом здесь проступил конфликт поколений, о котором бесконечно говорили и писали с середины пятидесятых; шестидесятые, невзирая на всю свою революционность, положения не изменили. С одной стороны, в садовом кресле развалился сдержанный и клевый двадцатичетырехлетний юноша в бабочковых шелках, доставленный в сельский Эссекс на вертолете; с другой — втиснувшись на одну скамью, восседали четверо мужчин средних лет, которым пришлось тащиться аж из Лондона на машине, — плотные костюмы, вечерняя щетина, явное смущение и тревога.

Съемочная бригада «Мира в действии», начитавшись про Мика Джаггера, ожидала, что он безжалостно воспользуется моментом, раз истеблишмент отдали ему на растерзание, — может, двинет звонкий манифест, который сплотит детей цветов, как в 1381 году Уот Тайлер сплотил дартфордских крестьян, или, по крайней мере, возмутится испытаниями, выпавшими ему и его родным. Бригада не учла таланта Джаггера приспосабливаться к любому окружению и подражать их акцентам. В результате получилась уютнейшая беседа, в которой, ко всеобщему потрясению, бабочка говорила на языке лепидоптерологов. И доказала, что совсем не кусается.

— Мик, — промолвил Уильям Риз-Могг, смахивая больше на епископа, чем на редактора газеты, — вас зачастую воспринимают как символ бунта, матери осуждают влияние «Роллинг Стоунз», считая «Роллинг Стоунз» бунтарями. Полагаете ли вы, что против общества, в котором вы живете, надлежит бунтовать, [и] бунтуете ли вы?

Неужто все так страшились вот этого любезного молодого человека, явно красноречивого и умного, однако почтительного и скромного?

— Ну, разумеется, мы считаем, что в обществе не все гладко. Но до последнего времени мне не приходилось вести подобных разговоров, поскольку я не считал, что мое положение и мои знания позволяют мне вещать на такие темы… Я стараюсь не дискутировать о религии или наркотиках… Я никогда не пытался стать общественным лидером. Но общество само выталкивает тебя на эту позицию.

Лорд Стоу Хилл:

— Мистер Джаггер… вас слушают миллионы молодых людей. — [Камера уставилась на широченную обаятельную улыбку, — разумеется, эти губы ни за что не воспользовались бы приличной и всеми любимой шоколадкой столь недостойным образом.] — Я хотел бы спросить вот о чем: как вы представляете свое влияние на них? Ваша личность, ваш подход к музыке и ритму и так далее — как вас надлежит понимать, особенно молодежи?

Мик:

— Ровно так же, как в юности, когда я начинал: развлекайтесь изо всех сил — чем молодежь, собственно, и пытается заниматься, не обращая внимания ни на какую ответственность, социальную, семейную и любую другую.

Вскоре он уже не просто отвечал на вопросы, но, как он сам удачно выразился, вещал на темы широкого социального спектра, точно на дебатах в Лондонской школе экономики… перемены в жизни молодежи середины двадцатого столетия… существенный рост достатка и доступа к коммуникациям… недавние расовые выступления в Америке, которые к тому же подталкивали белых американских подростков к анархии… доктрина Тимоти Лири «врубись, настройся, отпади» (нет, он ее не разделяет)… размывание личностной свободы в США и Западной Европе… вмешательство государства в дела прессы и органов вещания… перемена роли закона, который из защитника свобод превратился в их недруга… Он явно занял место ведущего Уильяма Риза-Могга — ни разу не повысив голос и не сказав ни единой гадости. Он вовсе не смеялся над их неуклюжими попытками понять его и ему подобных — он смотрел их глазами… хвалил их за то, что достойно похвалы… критиковал в мягчайшей манере. «Наши родители пережили две мировые войны и Депрессию. Нам ничего такого не выпало… Вы, я не сомневаюсь, делаете все, что в ваших силах… для вашего поколения».

Риз-Могг:

— Какие, по-вашему, качества предложит миру ваше поколение? В конце концов вскоре оно станет доминирующим.

Мик:

— Я, вообще-то, не хотел бы формулировать новый кодекс жизни или морали и так далее. Мне кажется, в нашем поколении никто этого не хочет.

О наркотиках, естественно, беседовали в таком же абстрактном социологическом ключе; боже упаси, чтобы эти любезные, осторожные губы затягивались косяком или сосали кислоту из кубика сахара. Согласен ли он, осведомился лорд Стоу Хилл, что некоторые наркотики — к примеру, героин — суть «преступление против общества»?

— Это преступление против закона, — отвечал Мик. — По-моему, это преступление против общества не больше, чем прыжок в окно. — (Но разве не следует надлежащим образом карать за преступления против общества?) — Людей надо наказывать за преступления. А не за страхи общества, которые могут оказаться и беспочвенными.

Каковыми они в данном случае, похоже, и были.

* * *

Спустя несколько недель «Новости мира» опубликовали коротенькую заметку о том, что Мик Джаггер отозвал свой иск о клевете. Не будет ни извинений за ложные обвинения, ни внесудебного возмещения ущерба или судебных издержек — Мик попросту выбросил белый флаг. То было предостережение всем знаменитостям: какую бы отвратительную ложь ни напечатала столь богатая и безжалостная газетенка, сколь ни подорвала она вам репутацию, справедливости вы не добьетесь. Поп-звездам, особенно чувствительным к грязным журналистским трюкам и зачастую не обремененным эффективным менеджментом и юридической поддержкой, рекомендовалось стиснуть зубы и терпеть.