– Я не буду говорить «я же говорил», – желчно вымолвил охотник. Лукас устало вздохнул:

– Ты сказал. Сейчас – уже в третий раз за последние полчаса.

– Потому что я же говорил, – пожал плечами Ван Ален и приглашающе кивнул: – Давай подробности, Молот Ведьм. Как дело было и есть ли дельные мысли по поводу?

Выставить братьев за дверь удалось, вопреки ожиданиям, довольно скоро – похоже, Ван Алену требовалась не столько информация, которая и так уже разнеслась по городу в на удивление неискаженном виде, сколько возможность выговориться, а судя по выражению лица Лукаса, его скромные возможности в роли слушателя были уже полностью и окончательно исчерпаны.

Нессель все время их короткого разговора сидела в сторонке, явно не слишком обращая внимание на то, что происходило вокруг, вслушиваясь во что-то свое, видимое и слышимое лишь ей одной. Иногда Курт, видя ее отстраненный взгляд, мысленно ежился от мимолетного, но оттого не менее неприятного ощущения беспомощности. Вокруг бурлила какая-то другая жизнь, рядом с привычным человеческим миром жил своей жизнью иной мир, существуя сам по себе; этот мир видит его, майстера инквизитора, грозу малефиков Молота Ведьм, а он – он не видит, не слышит, не разумеет в том мире ничего, не имея возможности контролировать даже то, что касается самого себя, не говоря уж о каком-то влиянии на нечто большее. Порой возникало ощущение пристального взгляда в спину – и Курт всеми силами преодолевал нелогичное желание обернуться, понимая, что на деле нет никаких неведомых ужасающих сущностей, витающих вокруг него, пытающихся заглянуть в душу, тянущих к нему лапы и щупальца, лезущих в мысли… Или все же есть?..

Задать этот вопрос ведьме Курт почти уж было собрался всерьез, когда запирал дверь за Ван Аленами, однако, обернувшись и увидев ее отрешенное лицо, лишь тихо осведомился:

– Тебе потребуется что-нибудь?

– Что? – переспросила Нессель, и он неопределенно передернул плечами:

– Не знаю… свечи какие-нибудь, травы, палки-ветки-шишки…

– … лягушачьи кости, – договорила она с мимолетной усмешкой и качнула головой: – Нет. То, что я делала для твоего исцеления, – это совсем другое. Просто дай мне подержать его книгу. Была бы я дома, я сделала б себе теплую ванну, это бы сильно помогло, но…

– Нет проблем, – возразил Курт, махнув рукой в сторону двери. – Подожди немного – и все будет. Пара лишних монет, два слова – и владелец этого заведения лично будет тереть тебе спину и заботливо доливать кипяточку.

– Кипяток лить не надо: вода должна быть чуть горячее человеческого тела.

– Будет, – кивнул он, вновь отодвинув засов, и, открыв дверь, уточнил: – Еще что-то? Говори, достать что-то здесь – как правило, всего лишь вопрос денег и времени. Первого в достатке, вторым можно пожертвовать ради такого дела.

– Кипяток, – кивнула Нессель и, покопавшись в своем нехитром дорожном мешке, извлекала небольшой тряпичный мешочек. – В нем надо заварить вот это.

– А что там – я могу узнать? Чтобы знать, чем отбрехаться, если наш хозяин начнет странно поглядывать на инквизитора, который сотворяет на его кухне зелье из какой-нибудь странной дряни…

– Это лаванда, дурак, – со вздохом возразила Нессель, перебросив ему мешочек. – Просто помогает успокоиться, а мне это сейчас не помешает.

– Вот потому я и спрошу еще раз: ты уверена? – уже серьезно уточнил Курт и вскинул руки, повстречав ее взгляд: – Всё-всё. Как знаешь, тебе виднее.

Откровенно говоря, в этом он сомневался, и за то время, пока прислуга устанавливала в комнате огромную бадью и носила в нее согретую воду, желание призвать ведьму отказаться от ее задумки возникало не раз; лишь теперь, присматриваясь, Курт отметил и припухлости, и синяки вокруг ее глаз, и утомленные складки возле плотно сжатых губ, и болезненную бледность щек, прежде невидную из-за загара да и просто потому, что он не обращал на свою спутницу столь пристального внимания…

Нессель явно ощущала его напряжение, однако упреков вслух более не выражала; сидя в сторонке, она держала в руках Евангелие пропавшего Георга Штаудта, осторожно водя пальцем по краю потрепанной кожи обложки, по обрезу, время от времени прикрывая глаза и глубоко переводя дыхание. Когда прислуга убралась прочь и в комнате вновь воцарилось спокойствие, ведьма молча взяла со стола ковш с благоухающим на всю комнату лавандовым отваром, вылила его содержимое в бадью и ненадолго замерла, глядя на свое колеблющееся отражение в потемневшей воде.

– Я могу выглядеть странно, – тихо выговорила она, не оборачиваясь. – Не пытайся меня привести в чувство или сделать что-то еще в таком духе, понял?

– А если…

– Без «если», – категорично оборвала Нессель и, поставив пустой ковш на пол, стянула с головы крюзелер. – Испортишь дело, и одному Богу известно, как это отзовется на мне.

Одежду она сбросила прямо на пол, отпихнув ногой в сторону, и, опираясь о руку Курта, забралась в воду. Сейчас ведьма не пыталась стыдливо прикрыться, как этим утром, не обращала на свою наготу внимания и, кажется, вовсе забыла о том, что это такое; да и сам Курт с долей удивления отметил, что у него самого не возникло даже тени мысли о ней как о женщине, что было довольно странно, учитывая случившееся накануне. Схожее чувство доводилось ощутить прежде лишь однажды, много лет назад, когда в темных каменных катакомбах Кельна едва не свершилось пришествие темной богини, призванной ее служительницей; но и тогда все было чуть иначе. Сейчас не ощущалось того яростного, звенящего напряжения воздуха и нервов, а женщина перед ним казалась не ожившей статуей, не отражением языческого божества, а чем-то словно и вовсе бестелесным и умозрительным, как этот витающий в комнате аромат…

Курт отступил на два шага, ощупью нашарив позади табурет, и уселся, прислонившись спиною к столешнице. Нессель закрыла глаза, погрузившись в воду до самого подбородка, глубоко вздохнула и замерла полулежа-полусидя, расслабившись и словно бы перестав дышать. В тишине истекла долгая минута, потом другая, третья; подрагивающие веки ведьмы неподвижно застыли, и если б не едва заметное колебание водной поверхности, Курт решил бы, что она не дышит и в этом теле в трех шагах от него больше нет души…

* * *

Нет души.

Нет тела.

Нет этого мира и того мира.

Нет разделения на то и иное.

Есть лишь всё вокруг – и единое, единственное и неделимое я…

Не забываться. Только не забываться, только не забывать, зачем она здесь. Не забывать, где это – «здесь». Не пытаться уйти дальше, чтобы не быть здесь; здесь шумно и душно, слишком много голосов, мыслей, образов, слишком много перепутанных нитей, среди которых надо отыскать нужную – одну-единственную среди тысяч других.

Слишком много, слишком громко, слишком тяжело. Слишком хочется обойти их стороной, эти дрожащие нити, похожие на липкую грязную паутину, уйти прочь – и затаиться там, вдалеке, в тиши, дабы переждать усталость и боль. Она пройдет когда-нибудь, эта усталость, надо просто подождать…