– Всадник – местная святыня, – произнес Курт задумчиво. – Полагаю, бамбержцы обращаются к нему с молитвами или мысленными просьбами, когда что-то происходит или в чем-то имеется нужда; зная людскую натуру, предположу, что даже торгаши, обсчитывая покупателя, вполне могут возносить ему молитвы о том, чтобы оболваненный не заметил обмана, а неверные мужья – чтобы их жены ни о чем не прознали. И это не говоря уже о нешуточных неприятностях и невзгодах – вроде болезни себя самих или родичей, близящейся смерти или бедности, а то и попросту осознания собственной греховности с просьбами о предстоянии и заступничестве. Могут быть эти самые нити чем-то подобным?

– Могут, – согласилась Нессель и, помедлив, уточнила: – Думаю, ими и являются. Но это еще не все. Кроме вот таких обычных следов, есть другие нити, что связывают людей этого города и Всадника.

– Что значит «другие»?

– Значит – другие. Они… Они совсем иначе выглядят. Ощущаются иначе.

– Они темные?

– А говорил – ничего не понимаешь, – с невеселой усмешкой заметила Нессель; Курт передернул плечами:

– Опыт. Истоков и подоплек некоторых явлений я могу не понимать, но знаю, что они есть… Так они темные?

– Нет, – вздохнула ведьма, ненадолго умолкла, подбирая слова, и неуверенно выговорила: – Не совсем. Они… странные. В них явно что-то не в порядке. Они не заканчиваются на Всаднике. Вообрази, что от множества клубков тянутся нити – как от этой книги к твоему сослужителю – и ведут к той статуе; похоже, ты прав, и это людские молитвы, упования на него как на заступника перед Богом. Но на Всаднике эти нити не исчезают, не растворяются в нем, а как бы уходят от него дальше.

– Куда?

– Сами в себя.

Несколько мгновений он сидел молча, глядя на ведьму с ожиданием, и, поняв, что пояснений не будет, осторожно предположил:

– Это не может быть оттого, что молящиеся не верят? Взывают к нему по привычке, тянутся душой, но не верят в то, что его помощь и вправду возможна, и потому их чаяния возвращаются к ним?

– Быть может, и не верят, – неуверенно отозвалась Нессель, – но нити не возвращаются к людям. Они образуют купол над городом и питают его.

– Та-ак… – протянул Курт хмуро, невольно бросив взгляд в окно, где солнце уже на закате пыталось в последнем усилии разорвать ошметки сегодняшних туч, суля на завтра прежнюю жару. – Здесь, полагаю, не надо быть ни ведьмой, ни expertus’ом, чтобы понять, что ничего хорошего это не означает… Или нет? Или все же означает? Это не может быть этакой защитой города совокупно силами людской веры и emanatio этой «живой» скульптуры? Или даже… силой благословения того, кого представляет изваяние?

– Нет, – вновь зябко передернулась Нессель, и в ее голосе впервые прозвучала неколебимая уверенность. – Это не защита и уж точно не благословение. Я не знаю, что это, но добра оно не несет. Это как паутина, что-то липкое, мерзкое, страшное, оно едва не затянуло меня, когда я даже не прикоснулась к нему, а просто оказалась рядом и потянулась мыслью… Думаю, я успела уйти прежде, чем оно меня заметило.

– Кто – «оно»? Кто управляет этим куполом, кто собирает людские желания? Это человек? Группа людей? Какая-то древняя сущность? Жители этого города сознательно и по сговору затеяли нечто крамольное и замешаны в темном колдовстве и осквернении святыни? Кто-то пользуется людскими желаниями в своих целях без их ведома?

– Я не знаю, – устало отозвалась Нессель. – Не смогла увидеть, не успела… и не думаю, что сумела бы. Это… Представь себе трактир вроде того, в котором ты встречался с людьми из местных головорезов. Ты знаешь и слышишь, что внутри собрались явно не добропорядочные горожане, но не можешь сказать, кто именно там сидит, как они выглядят, сколько их, о чем говорят, – для этого надо войти, осмотреться и послушать, но если ты сделаешь это, тебе не поздоровится.

– Можно же подслушать?

– Можно, – кивнула ведьма, – но для этого нужна особенная сноровка: потому что кто-то из тех, кто внутри, смотрит в окна и следит за входом, готовый отшить чужаков. Я не смогу рассмотреть то, что увидела, более подробно: меня заметят, и я…

– Можешь погибнуть? – договорил Курт, когда она запнулась. Нессель кивнула, и он вздохнул: – Стало быть, пробовать и не стоит. Будем считать то, что тебе удалось увидеть, чем-то вроде свидетельских показаний и пытаться раскручивать этот клубок, как в любом другом деле, – сопоставлением данных и улик. Хотя должен признать, что не представляю, как: ни с чем подобным мне прежде дела иметь не приводилось…

– Я больше ничем помочь не могу, – чуть виновато произнесла Нессель. – Я и умею мало, и знаю того меньше, никаких книг не читала и ни с чем подобным прежде тоже не сталкивалась…

– Ты и так сделала много, – возразил он твердо. – Даже при всей туманности полученной информации я уже знаю куда больше, чем знал полчаса назад. И главное, как я посмотрю, ты не расплатилась за это так жестоко, как в прошлый раз… Ты ведь в порядке?

– Напугана, – честно призналась Нессель. – И устала. Но я в порядке.

– Хорошо… Зараза, – выдохнул Курт тоскливо, яростно потирая ладонями глаза и вновь ощущая исподволь подступающую боль над переносицей. – Как никогда прежде, жалею о том, что этого зануды Бруно нет рядом…

– Твой духовник разбирается в этом?

– Бруно – книжная крыса, – криво усмехнулся Курт. – Он и прежде упражнениям на плацу предпочитал сидение в архивах и библиотеках, а когда занял нынешнее место – вовсе там поселился. Я, разумеется, тоже пытался обогащаться знанием не только о том, как правильно ломать и рубить шеи, однако до него мне далеко; мои познания по большей части получены на самой службе, а потому не слишком обширны. Не уверен, что и он нашел бы верный ответ тотчас же, но – как знать, быть может, подал бы пару дельных мыслей…

– Одно ты теперь знаешь точно: малефиция в городе есть. И смерть вашего служителя – не попытка нечистоплотных инквизиторов избавиться от того, кто раскрыл их жульничество с приговорами. И может, впрямь все эти приговоры – справедливы?

– Primo – вовсе не обязательно Официум ни при чем. Служители даже самого попечительского отделения, состоящие в сговоре с малефиками, уже были раскрыты однажды. Secundo – меня все-таки смущает столь немалое число умирающих со словами «я невиновен». Поверь мне, такое происходит нечасто.

– Вы не казните невинных? – тихо и осторожно спросила Нессель, внезапно помрачнев, будто лишь теперь вспомнив, с кем говорит; он качнул головой:

– Не так задаешь вопрос, Готтер.

– Почему? – насупилась ведьма. – Потому что на него неприятно отвечать?

– Потому что откуда я знаю? – отозвался он со вздохом. – Если ты спросишь, были ли в моей службе случаи ошибок, – отвечу: нет.

– Нет? Вот так убежденно?

– Твое дело, верить ли мне, – передернул плечами Курт. – Но за себя я могу говорить с уверенностью. У меня до сих пор оплошностей не было. Если тебе станет от этого легче – сознаюсь, что именно это меня пугает всего более: это означает, что ошибка все еще возможна в будущем. И так как я набрался уже достаточно опыта для того, чтобы не обмануться в малом, это означает, что моя вероятная ошибка будет серьезной, тяжелой, а ее последствия – страшными. Я могу сказать, что знаю нескольких сослуживцев-следователей, за чью чистоту могу поручиться. Могу сказать, что Конгрегация в целом полагает немалые силы на то, чтобы не совершать прошлых грехов, однако хотя бы исходя из суждения о вероятностях – нельзя не допустить того, что ошибки бывали, однако явно не столь частые, как прежде. И главное – именно ошибки, редкие случаи, когда силы человеческого разума недоставало для того, чтобы совладать с обстоятельствами. Преступная небрежность, преднамеренное вредительство, спланированное злодеяние – все это, поверь мне, неплохо пресекается и на местах, и ребятами из попечительского отделения: та самая дотошность и подозрительность, из-за коей их не выносит наш брат следователь, портит жизнь нам, но отлично работает на дело. Подводя итог, скажу так: да, я понимаю, что от ошибок не убережен никто, но столько ошибок в одном городе и за столь короткий срок – это перебор. А в то, что такое количество народу станет перед смертью кричать о своей невиновности в глупой надежде на спасение или из желания напакостить напоследок, я не верю… один-два – может быть, но не дюжина человек ни в коем разе.