немного не по себе. Вроде бы весь сегодняшний кошмар остался позади, ее нашли, спасли, развязали, но почему-то долгожданное чувство облегчения не приходило. Что-то здесь не так. Этот вопль ужаса… Кажется, голос принадлежал тому молоденькому Коле, который затащил ее в машину. Что с ним сделали? И главное, кто? Лада очень странно себя ведет. Совсем не удивилась, встретив Дину, будто специально ее искала. Не испугалась бандитов, трех здоровых вооруженных мужиков. И взгляд ее… насмешливый, даже вроде снисходительный. А речь грамотная, яркая. Все это совершенно не соответствовало облику босоногой крестьянки, чей удел вставать на рассвете, пахать как лошадь и рожать одного ребенка за другим.

Как Лада сказала? «Эта часть леса принадлежит нам. Такие, как они, отсюда не возвращаются». Значит, были и другие невернувшиеся?

– Так вот, по поводу твоей молитвы, – вдруг заговорила женщина, обернувшись. – Молитва, в которой переврали или даже просто поменяли местами слова, не имеет ни смысла, ни силы. Зря многие думают, что молитва – просто порыв души. На самом же деле весь смысл именно в тексте, в особенном сочетании слогов. Порыв так называемой души, просьба – все это слишком человечно. А ты ведь не будешь спорить с тем, что божественное лежит за гранью нашего понимания, а значит, и за рамками всего человеческого? Священный текст не имеет никакого отношения к чувствам. Он создан для того, чтобы запустить особенные биологические вибрации.

Дина недоверчиво усмехнулась. Эзотерический бред из уст босой крестьянки звучал как-то жутковато.

– Какие биологические вибрации? – из вежливости спросила она.

– Вот скажи: ты когда-нибудь задумывалась, почему раненые стонут?

– Ну… От боли, наверное.

– От боли, – усмехнулась Лада. – А почему тогда они не кричат, не матерятся, не рыдают? То есть поначалу, может, и орут, но потом все приходят к одному – стону.

Дине не оставалось ничего, кроме как спросить:

– Ну и почему?

– Вот! – Лада торжествующе подняла вверх указательный палец. – Когда больной стонет, его диафрагма вибрирует в особенной плоскости. И эта вибрация – хорошее обезболивающее, заложенное в человеческом организме самой природой. Кстати, оргазм – тоже вибрация на определенной волне. Но это все пустое, ты потом поймешь…

Дину настолько впечатлил кругозор спасительницы, что даже ее многообещающее «потом поймешь» не насторожило. Пусть смысл слов женщины сомнителен, а теория несколько наивна, но завораживала легкость, с которой деревенская жительница жонглировала понятиями «диафрагма», «вибрация», «оргазм».

– Вибрация, которую вызывает молитва, – это нечто из области тонких энергий, – продолжила удивлять Лада. – И тут неважно, какие именно священные слова ты произносишь – «Отче наш» или древнейшую мантру «Ом». Кстати, на самом деле мантра звучит как «аум».

Дине начинало казаться, что она спит наяву: ее впечатления были похожи на грибные галлюцинации, о которых, бывало, рассказывали ей не брезгующие наркотой сокурсники.

– Да, аум! – повторила Лада. – А – вдох, У – задержка дыхания, М – выдох. Если будешь повторять слова снова и снова, обретешь истину. Но это и так все знают, – сказала женщина таким тоном, словно речь шла о чем-то будничном и само собой разумеющемся, скажем, о рецепте слоеного пирога или удобрениях для парниковых томатов. – По сути, «Отче наш» и «Аум» – одно и то же. Во всяком случае, цель у молитвы и мантры одна – обе запускают внутри человека одни и те же процессы.

Странная крестьянка вдруг остановилась, да так резко, что Дина едва не налетела на ее спину. Оглянулась и посмотрела на девушку внимательным приценивающим взглядом. – Впрочем, тебе еще рано об этом думать. Если хочешь, я тебя потом научу.

Дина не успела возразить, что, в общем-то, атеизм ей ближе попахивающей сандалом и ладаном эзотерики и что в неопределенном «потом» у Лады едва ли будет шанс что-то ей разъяснить. Поскольку она, Дина, собирается получить целое платье, одолжить деньги на проезд и убраться из неприятных ей мест как можно скорее. И забыть как о страшном сне обо всем, что сегодня произошло, включая саму Ладу.

– Ну вот мы и пришли, – с елейной улыбкой объявила ее спасительница, и, подняв взгляд, Дина обнаружила, что стоит перед добротным высоким забором, из-за которого виднеются верхушки одинаковых, покрытых серым шифером крыш.

– Здесь мы и живем, – сказала Лада. А потом, посмотрев на спутницу как-то странно, добавила: – Тебе у нас понравится.

* * *

Ефросинья видела их, неуверенно вглядывавшихся в ее окна. Окна были немы – не поймешь, темнота за ними или теплится тусклая лампа. Ефросинья сторонилась крайностей – не любила она ни яркий свет, ни чернильную тьму, и в ее пространстве всегда царил рукотворный полумрак. Днем хозяйка занавешивала окна старыми бархатными портьерами, которые почти тридцать лет назад нашла на городской свалке, куда в те годы часто выбиралась в поисках интерьерных странностей. Тогда у нее еще и спина не болела, и ноги были крепки, и давление не вело себя как циркач-акробат.

Почти каждую субботу она садилась в тряский автобус, за два часа добиралась до свалки и подолгу там бродила, опираясь на купленную в аптеке клюку. Иногда удавалось найти редкости, и Ефросинья удивлялась – ну как же такие удивительные вещи могли добровольно выгнать из своего дома?

Россия, столько лет промыкавшаяся в нищете, не умела ценить благородную старость и легко меняла драгоценные резные комоды на пластиковый новодел. Одноликие светлые шкафчики, стеклянные журнальные столики, дурацкие белые комодики казались людям праздничными, антиквариат же наводил тоску и был будто якорем, утягивающим в прошлое, где нищета, беспросвет и очередь за туалетной бумагой.

На свалке Ефросинья нашла: два готических стула-близнеца (только обивку и переделала, а соседи еще потом удивлялись, откуда у нее такая роскошь), бронзовый канделябр, старинные часы с боем, комодик с резными ножками, полуистлевший от времени томик Гете на немецком языке (Евдокия чужими языками не владела, но буквы знала и любила произносить вслух незнакомые, торжественно звучащие слова – ей казалось, что это похоже на таинственные заклинания), шторы (видимо, их выбросил какой-то театр) и еще много чего. Дом ее снаружи был обычной деревенской избой, изнутри же напоминал не то логово темного мага, не то лавку сумасшедшего старьевщика. Но упрекнуть женщину в позерстве было некому – вот уже десяток лет ни одна душа не переступала ее порога. Не то чтобы сама Евдокия была нелюдимым отшельником (хотя нельзя сказать, что молчание и одиночество когда-либо ее тяготили) – нет, просто люди побаивались ее прямого взгляда, привычки к бормотанию, страшных историй, которые она любила рассказывать, ее немного безумных водянистых глаз.

И вот наконец к ней явились гости – нерешительные, испуганные и не очень-то приветливые, но уж какие есть. Красивая смуглая женщина, похожая на древнюю богиню, и мужчина, который наверняка в человеческом мире считается самцом высокой пробы. Но