что у меня есть неопровержимое доказательство, умолять его сейчас проверить это опытным путем уж слишком унизительно и тупо. А сам он теперь точно ко мне не притронется.

За своими раздумьями не замечаю, когда открылась дверь машины с моей стороны. Непонимающе смотрю на одного из охранников, который тянет ко мне свои руки.

— Чего надо?

— Он просто отнесет тебя в дом, на тебе обуви нет, — как умалишенной напоминает Даня, стоящий рядом с охранником.

— Не трогай меня, — одергиваю руку незнакомого мне мужика и выхожу из машины. Делаю шаг вперед по мокрому асфальту и плевать на холод. А вот на боль в правой лодыжке нет. Почему-то, когда выходила из леса, я ее не чувствовала.

— Иди сюда, — Даня ловит меня за руку и подхватывает на руки, от чего мне приятно, но стыдно.

— Отпусти, у тебя спина. Совсем дурак? — ничего не отвечает, молча несет меня к дому.

Один из охранников открывает нам дверь в дом и Кротов входит внутрь. У лестницы я все же одергиваю себя.

— Дальше я сама. Ну, не надо, — почти хнычу я и он наконец меня отпускает.

Как только мы заходим в спальню, он стягивает с меня свое пальто. Это паранойя или он действительно смотрит на меня брезгливо? И при этом молчит.

— Только не надо делать вид, что ничего не случилось.

— А я разве делаю?

— Да, делаешь, своим напускным спокойствием. Оно мне на фиг не сдалось. Понял?

— То есть я должен истерить и плакать на пару с тобой? Уверена, что тебе это нужно?

— То, что нужно мне, меня никогда не спрашивали. А делали все по-своему. И вообще, знаешь что, это ты во всем виноват. Ты!

— Я? — вот сейчас наконец-то с лица Кротова слетают спокойствие и невозмутимость.

— Ты! — толкаю его со всей силы в грудь. — Это ты виноват, что я и моя сестра оказались в детском доме. Если бы ты не вмешался в жизнь посторонних людей, моя Леся бы не заболела и не умерла. И я бы не познала радость охренительного общения с Савицким. Ничего бы этого не было. Ничего! — и только вывалив на него копившуюся годами злость и обиду, я осознаю, что это игра в одни ворота. Он не понимает, потому что не помнит меня. — Я приходила устраиваться к тебе на работу аккурат за день до того, как к нам в дом пришла тетка из органов опеки. Угадай, кто ее на нас натравил, после того, как вышвырнул меня как собачонку со словами «детям место с родителями, а если их нет — значит надо искать им замену, а не приключения на тощую задницу»? — по-прежнему молчит, нахмурив брови. В памяти копается? И, судя по сменившемуся выражению лица, он все же вспоминает. — Я тебя ненавидела все эти года. И вот пришла я снова на работу, даже не зная к кому. Я и работать-то особо там и не хотела, если честно. Но как увидела тебя, тогда уж в моей голове заработали шестеренки. Я хотела тебя уничтожить. Совершенно не знала как, но я мечтала хоть капельку испортить тебе жизнь. Да хоть бы в кофе плюнуть. Кстати, я туда ни разу не плевала, — усмехнувшись, произношу я. — А знаешь, что самое удивительное? Все куда-то делось. Я забила на все, — пожимаю плечами. — Мне недавно снилась сестра и так обвиняющее на меня смотрела, а я… а что я? Я влюбилась, — произношу это вслух и даже как-то легче становится. Ровно до того момента, пока Кротов не произносит:

— Тебе надо в душ, — серьезно?

— Я не грязная, — цежу сквозь зубы.

— Снежана, — предостерегающе произносит он. И в этот момент я испытываю, что-то сродни удовлетворения, видя на его лице злость. — Иди в душ. Считаю до трех или я отведу тебя туда сам.

— Я не грязная. Не грязная! — топаю со всей силы ногой. Так сильно, что боль разлетается по всей ноге, словно в нее воткнули тысячи иголок. — Не грязная! — вновь кричу я. Еще чуть-чуть и слезы в очередной раз зальют мое намалеванное некогда лицо. — Не грязная, — на автомате повторяю я, смотря на то, как Даня берет меня под руку и ведет за собой в ванную.

— Я не знаю, что ты там нахуевертила в своей голове. Но на тебе реально грязь. Лесная. Ты свои руки видела? — поднимает их, демонстрируя мне ладони с реально засохшей грязью. Легонько подталкивает меня к зеркалу.

Платье грязное. И судя по тому, что оно больше не облегает мою грудь, сзади молния застегнута не до конца. Ну да, Игорь же пытался его снять.

На лице, помимо размазавшейся туши, тоже есть следы грязи. Но это ерунда. А вот засохшая кровь — нет. Взгляд цепляется за нижнюю губу. Точно. Он же меня ударил и разбил губу. Почему-то я совсем не чувствую боли. А вот облегчение — да. Даня подавал мне салфетки не от брезгливости.

— Я не ненавижу тебя, — зачем-то произношу я. — Забудь вообще о том, что я сейчас говорила. Просто… просто надо кого-то обвинить, чтобы самой стало легче. Мерзкая человеческая натура.

И вновь молчание. И только звук расстегиваемой на платье молнии нарушает эту раздражающую тишину. Поднимаю руки вверх, как только Даня принимается стягивать его с меня. Он наклоняется на корточки и начинает снимать с меня чулки, внешний вид которых далек от первоначального. Почему-то от этого становится жуть как обидно. Столько стараний и что из этого вышло?

— Они предназначались для тебя.

— Ну вот я их и снимаю, — произносит тихо, едва заметно улыбнувшись. — Худое несуразное дите в шапке с помпоном, пришедшее ко мне в здание на рынок, это, я так понимаю, была ты.

— Да. Груди и такой задницы у меня тогда не было. Наверное, поэтому не запомнилась.

— Ну почему же? Запомнилась, пусть и не внешностью. Пятнадцатилетние дети никогда не приходили ко мне устраиваться на работу, — выпрямляется во весь рост, возвышаясь надо мной. — Я не привык вмешиваться в чужие жизни, тем более, если меня об этом не просят. Как человек, который мог оказаться в детдоме при живой матери и бабке, смело могу тебе