Родзянко тоскливо поглядел на ротмистра. В его словах определенно был резон. Словно нечаянно он взял из рук собеседника свернутые купюры и пробормотал едва слышно:

— Я подумаю.

— Думайте быстрее, ваше превосходительство, а сейчас, простите, очень спешу.

Михаил Чарновский резко склонил голову и, повернувшись, направился к выходу.

— Ну ты могешь! — звучало в его голове. — Такой ершистый сазан, а наживку схряцал по самое удилище.

— Теперь союзу между Родзянко и Львовым не бывать, — не без гордости объявил Фехтмейстер.

— Ты домой собираешься? — заботливо поинтересовался его собеседник. — Поздно уже. Девочка, вон, убивается!

— Знаю, — резко оборвал его Чарновский. — Но дел еще невпроворот.

— Все понятно, бомонд, прелести ночной столицы, конфетки-бараночки. Я тока хотел сказать, тут к тебе в гости прибыл какой-то молодой уланский корнет. Говорит, что ты ему обещал интересную работу на выезде. Судя по солдатским Георгиям, корнет из новоявленных. Такой улыбчивый, голубоглазый, лицо наивное-наивное. Типичный убийца. Так и ждешь, шо тебя шашкой рубанет.

— А! Это из моих учеников. Бэй-Булак-Балахович. Слушай, займи его пока, познакомь с Котовским. Накорми, напои, а лучше в конюшню своди — он там и поселится. В общем, пусть не чувствует себя заброшенным. Мне тут еще надо мотнуться к полковнику Мамонтову. Он уже приехал с фронта, остановился в «Астории».

— Так уже как бы за полночь, — забеспокоился сотник. — Может, дашь человеку передохнуть с дороги?

— Не дам. Мне завтра еще надо оформить командировку в Ставку и собрать у себя Братьев Чаши до отбытия государя. К тому же народ по списку почти собран. Необходимо всем сформулировать задачи.

Так что Мамонтову в ближайшие пару часов спать точно не придется.

(Из донесения…01.1915 г.)

Операция развивается успешно. Триумвират разрушен. Начальником штаба Ставки Главковерха назначен брат Протекторий. Приступаем к активным действиям по дезинформации австрийского Генерального штаба. Прошу направить мне дополнительную информацию по старшему брату.

Фехтмейстер

Отчаянные дерзания требуют крайних мер.

Адмирал Нельсон

Выстроенный на перроне оркестр полка стрелков императорской фамилии грянул «Боже, царя храни», и паровоз серии «О», именуемый в народе овечкой, вторя им гудком, потянул литерный состав, увозящий из Царского Села государыню Александру Федоровну с богомольной свитой. Царица стояла в тамбуре у открытой двери, что-то крича на прощание мужу и детям, но паровозный гудок заглушал ее слова, оставляя в памяти провожающих лишь осунувшееся лицо императрицы с глубоко запавшими глазами и нервные взмахи ее руки. Точно Аликс и не прощалась вовсе, а раненой птицей пыталась взмыть к небу.

Наконец поезд исчез из виду, и оркестр умолк. Николай II кивнул тамбурмажору, позволяя музыкантам возвращаться в казармы, и медленным шагом пошел к зданию вокзала.

— Ваше величество, — следовавший за царем генерал Орлов тихо напомнил о себе мрачному ликом самодержцу, — мотор ждет.

Император устало поглядел на приближенного.

— Я хотел бы пройтись. Пусть дети едут. Составьте мне компанию, Владимир Николаевич.

— Почту за честь. — Князь Орлов склонил голову, затем повернулся, приказывая одному из флигель-адъютантов отвезти детей во дворец, а джигитам императорского конвоя спешиться и образовать каре вокруг августейшей особы. Николай II проводил взглядом отъезжающие авто и, спустившись с перрона, пошел через привокзальную площадь, устланную грязным утоптанным снегом.

Извозчики, ожидавшие на козлах своих пролеток скорого прибытия столичного поезда, стоя приветствовали Николая II радостными криками. Император скупо отвечал им, словно машинально поднося руку к форменной папахе.

— Народ вас любит, — как бы между прочим заметил государю его спутник.

— По улицам слона водили…

— Ну зачем вы так, мой государь? — несколько смутился царский собеседник.

— Неспокойно у меня на душе, Владимир Николаевич, очень неспокойно. Точно в воздухе растворена какая-то неясная угроза. И не выразить, что гнетет, а сердце вот давит.

— Это из-за расставания, — предположил Орлов.

— Может быть. — Император пожал плечами. — Но, вероятно, то, что случилось, все же к лучшему. Нервические припадки Александры Федоровны требуют серьезного лечения. Лучше всего ей было бы отправиться в Крым. Но сейчас там, увы, небезопасно. Да и не сезон. Я нынче разговаривал с доктором Кнорингом. Он полагает, что тишина, уединение и благость Соловецкого монастыря наверняка пойдут ей на пользу. А вот заметьте, — без перехода грустно проговорил Николай II, — святоша-то наш так и не появился. А ведь кому, скажите, как не ему, следовало бы государыню проводить и напутствовать?

Он повернул голову к Орлову:

— Неправильно это. Не по-божески. Да и не по-человечески. Ведь, казалось бы, сколько добра и государыня, и я Григорию сделали — ни в чем он отказа не имел. А вот, поди ж ты! Однако никому в Росси не позволено выше царской четы возноситься. И уж коли мы всей жизнью своей зовем к смирению и умеренности, то грех терпеть от подданных такое злонравие!

— Так что же вам мешает, государь? Мало ли ныне солдат и офицеров — доблестных воинов земли русской, нуждается в помощи столь известного целителя? На любом фронте, в любом госпитале ему цены не будет.

— Оно, конечно, так, — вздохнул император. — А как же Алексей? Никто, кроме Распутина, его кровотечение унять не умеет. Да и государыня… Ее к Распутину прямо как приворожили.

— Кто знает? — Орлов помедлил с ответом. — Может статься, что и приворожили.

— Да ну, пустое, — отмахнулся император. — Не возводите напраслину, Владимир Николаевич, грех это. И все же, — он замедлил шаг, — в последние дни Распутин меня очень утомил. После недавнего путешествия ко гробу Господню его словно подменили. Может, он сам заболел. Доктор Кноринг говорит, есть такое заболевание «иерусалимский синдром». Люди, побывав в Вечном городе, начинают мнить себя мессиями, спасителями мира. Вряд ли, конечно, с Григорием Ефимовичем такое могло случиться, но ведь ты сам тому свидетель, с ним происходит что-то неладное, я бы сказал, несуразное.

— Быть может, вам стоит пригласить к себе госпожу Эстер. Она тоже слывет отменной врачевательницей.

— Эстер? — Император удивленно поглядел на князя. — Ту самую, которую Распутин хотел упечь в Кресты? Кажется, Лунев говорил, что с ней связана какая-то шпионская история. Она ведь сестра австрийского генерала? Помилосердствуйте, Владимир Николаевич, я не могу приблизить к себе австриячку. Тем более с такой сомнительной репутацией. Мне странно слышать от вас такое предложение.