Образ этот нарушался только боевым посохом — оружием профессионального военного, а никак не добровольца, но Вторая Добровольческая была вооружена весьма пестро, и несоответствие не бросалось в глаза.

Бывший бригадир шагает с пустыми глазами — будто совсем нет больше Тучко. Жить ему незачем, умирать не за что. Однако обреченный взгляд не вязался с хорошо продуманной и тщательно исполненной маскировкой. У обоих Тучко что-то на уме… То есть у Жмурия понятно что, он наконец-то выследил брата. А вот у Хмурия Несмеяновича — поди догадайся, хотя сердце и сжимается от скверного предчувствия…

Персефоний напряг силы, раздвинул разумных перед собой и стал пробираться вперед и наискосок, туда, куда уходили, промаршировав перед Радой, бойцы.

Конечно, Романтик ошибся. Не могли они быть друзьями: Персефоний, малахольный законопослушный упырек из Лионеберге, и Хмурий Несмеянович — усталый герильяс, убийца и мародер. Но все же связало их что-то, что нельзя назвать одним словом, из-за чего он никак не мог ни уйти, ни остаться в стороне.

Толпа становилась все плотнее, он ломился вперед, зло расталкивая народ тяжелым саквояжем и совершенно не представляя себе, что, собственно, собирается делать. Лишь на короткий страшный миг мелькнула в голове ясная мысль: должно быть, он предчувствовал что-то. Предчувствовал, и уже давно, что Хмурий Несмеянович непременно вернется, чтобы все-таки выплеснуть душившие его ярость и отчаяние. И ему зачем-то надо быть рядом. Видимо, из-за этого предчувствия он отложил отъезд и не случайно пришел на этот дурацкий, решительно не нужный ему парад.

Персефоний протолкался к первым рядам зрителей как раз в тот момент, когда шеренга Хмурия Несмеяновича подходила к балкону. Вторая Добровольческая по приказу командира гаркнула вразнобой предписанное «здра-жела». Кто-то вскинул руку в приветственном жесте, кто-то забыл. Хмурий Несмеянович вскинул, и в руке у него что-то было. Бригадир метнул предмет в сторону и тотчас, повалив пару соседей, рухнул на булыжник с криком:

— Ложись!

Свет радуг и фонарей померк: полыхнула алая вспышка, потом к небу ударила струя дымного пламени. Где-то над крышами она раскрылась чудовищным цветком и стала оседать хлопьями пепла. В том месте, где находилась чашечка «цветка», из пламени сформировалась огромная человекообразная фигура. Громовой рев сотряс воздух.

Народ в ужасе хлынул прочь. Персефоний едва устоял на ногах, потом на него налетел толстый человек в чине капрала, сбил наземь, и только сила и проворство упыря спасли его от участи быть затоптанным. Отбросив трость, он рывком поднялся, оттолкнул кого-то набегавшего, ударил саквояжем другого и, заметив поблизости фонарный столб, прижался к нему.

Над головой метались клочья пламени, сверкали молнии. В ушах звенело от криков. Но Персефоний находился слишком близко к эпицентру событий, вокруг него уже образовалось свободное пространство, и он наконец сумел оглядеться.

Дым быстро рассеивался, однако наверху продолжал бесноваться огненный хаос. Персефоний понял, что стал свидетелем высвобождения боевого ифрита, причем немалой выдержки. Страшное штурмовое оружие, предназначенное для осады крепостей!

Вместо того чтобы тихо и незаметно дотлеть на чужбине, Хмурий Несмеянович решил поквитаться со всеми, кого считал виновным в своей изломанной судьбе.

Но ведь там Королева!

Персефоний, продолжая неосознанно сжимать в левой руке саквояж, рванулся вперед, на площадь. Споткнулся об кого-то лежащего — и это, возможно, спасло ему жизнь, потому что прямо перед ним ударила из зенита огненная стрела и расплавила булыжники.

Молнии, бьющие из жезлов охранников, сплетались в многоцветную сеть — она сжималась вокруг ифрита, рвалась под ударами его рук, тут же латалась новыми молниями. Из слуховых окон Рады вылетали жар-птицы и сгорали, врезаясь в грозного духа, гремели выстрелы, со шпилей срывались призрачные тени духов-стражей. Ифрит метался, поджигая ближайшие крыши, но он был обречен: это в бою, когда силы противника рассредоточены, одного огненного чудовища бывает достаточно, чтобы разрушить укрепление. Сейчас же на монстра было нацелено все, имевшееся для защиты Рады.

Вытягивая из плаща «магум», Персефоний отыскал взглядом бывшего бригадира и увидел, как тот, не замечая сыплющихся с неба обжигающих искр и капель пламени, спокойно встал на колено, вскинул посох и выпустил по балкону череду белых вспышек.

На балконе царило такое же смятение, как и на мостовой. В первую минуту все попадали, закрывая лица от испепеляющего дыхания чудовища. Теперь политики бросились внутрь дворца, столкнулись — в дверях образовался затор. Лишь Королева чуть отступила в сторону и, не отрывая взгляда от ифрита, воздела руки. Человеческое зрение не уловило бы внешних проявлений магии, но молодой упырь прекрасно видел, как с ее пальцев сорвалась туманная пелена цепенящих чар — хоть ненамного, но она должна была ослабить штурмовое чудовище.

Кроме нее, только Эргоном не поддался панике. Однако и на ифрита он не смотрел — кажется, наемник, единственный из всех, понял смысл происходящего и, отступив на другой конец балкона, принялся высматривать нападавшего, держа наготове свой длинный «ведьмак».

Правители сцепились насмерть в дверном проеме, сзади на них напирали приближенные служители и иностранцы — им-то и досталась основная порция магической энергии из посоха. Несколько фигур упали, но все же защитные чары балкона оказались крепче, чем рассчитывал Хмурий Несмеянович, и вторая очередь погасла, никому не причинив вреда.

Эргоном, увидев стрелявшего, прицелился, но и Тучко не упускал его из виду. Третья очередь вся ушла в заморца — и, видимо, пробила щит. Правый край балкона рухнул вместе с бывшим наемником.

Секунду или две Хмурий Несмеянович не шевелился, наблюдая, как разлетаются облачка каменной пыли. Потом, пригибаясь, принялся отступать, перешагивая через оглушенных и опаленных ифритом. Персефоний перевел дыхание. Он застрелил бы бригадира без колебаний, но тот больше не угрожал Королеве, и молодой упырь был рад этому.

Чуть в стороне шевельнулся и поднялся на ноги Жмурий. Весь в копоти, борода наполовину отклеилась и, видимо, мешала — он раздраженно сорвал ее и бросил. Нашарил ружье…

— Хмурий Несмеянович! — крикнул Персефоний что было мочи. — Осторожно!

Несмотря на адский грохот битвы с ифритом, его услышали оба Тучко. Хмурий Несмеянович заметил брата, их взгляды пересеклись…

«Не выстрелит! — понял Персефоний. — Даст себя убить».

Даст. Не потому, что хотел умереть и вернулся в поисках смерти. Не потому, что думал этим кому-то что-то доказать. Просто в родного брата стрелять нельзя, независимо ни от каких условий. Это в бригадире еще осталось. И не важно, что там себе думает брат. Нельзя — и точка.

Жмурий медлил, всматриваясь в бесстрастное лицо бригадира, в котором не отражалось ни жертвенности, ни осуждения, ни презрения… И это разозлило Жмурия еще больше. Ненависть ослепила его, но палец почему-то никак не мог нажать на спусковой крючок.