«Спасибо, Тесса. Сообщи, пожалуйста, что ты сказала

детям, так как я не хочу противоречить твоим словам».

Письмо пронзает мое сердце не своим содержанием, а тем, чего в нем нет. Он не просит ни о встрече со мной, ни о том, чтобы мы побыли вместе, все вчетвером. Он не говорит о разрешении прийти утром в день Рождества и посмотреть, как дети будут открывать подарки. Меня бесит его покорность, но затем я напоминаю себе, что все равно отказала бы ему, и, кроме того, я не дала ему ни малейшего повода надеяться на большее. Ни малейшего. Для него не существует никакой возможности что-либо изменить в моем решении. Трясущимися руками я набираю ответ:

«Я сказала им, что ты очень много работаешь в больнице, так как маленький мальчик получил очень сильные ожоги и тебе нужно ему помочь. Пока они вроде бы удовлетворены таким объяснением. Нам придется заняться этим после праздников, я не хочу портить им Рождество».

Невозможно ошибиться, на какого маленького мальчика я ссылаюсь, как невозможно ошибиться с подтекстом: «Ты ставишь другого ребенка выше своих собственных. Из-за этого выбора наша семья навсегда разрушена».

Позднее в тот день в дверь звонят. Думая, что это курьер «Ю-пи-эс», доставивший последние рождественские подарки для детей, купленные по каталогу, я открываю дверь, но вижу Эйприл с пакетом подарков и застенчивой улыбкой.

— Веселого Рождества, — говорит она, ее улыбка делается шире, но остается такой же неловкой.

— Веселого Рождества, — отвечаю я, одолеваемая противоречивыми чувствами, и сама выдавливаю улыбку.

С одной стороны, я все еще сердита на Эйприл за то, как она повела себя в той ситуации, и беспричинно считаю, что они с Роми каким-то образом способствовали случившемуся со мной. С другой стороны, она появилась, когда мне очень одиноко, и я невольно испытываю облечение и чуточку радуюсь при виде подруги.

— Не хочешь войти? — спрашиваю я, средним тоном между формальным и дружеским.

Она колеблется, так как непрошеный визит, даже в кругу близких друзей, прочно значится в ее списке серьезным промахом, но потом говорит:

— С удовольствием.

Я впускаю ее и веду через прихожую в мою кухню, где царит полный хаос. Там Эйприл и вручает мне пакет с красиво упакованными подарками.

— Спасибо... Не надо было, — замечаю я, вспоминая, что в этом году я впервые решила не делать подарков подругам и соседям. И для разнообразия так и поступаю, отходя от правила и не чувствуя за собой никакой вины.

— Это всего лишь мой обычный бисквитный торт. Ничего особенного, — поясняет Эйприл, хотя ее бисквитные торты необыкновенно красивы. — И разные мелочи для детей.

Она оглядывается вокруг и спрашивает, где они.

— Смотрят телевизор, — указываю я в сторону лестницы. — В моей комнате.

— А, — только и произносит Эйприл.

— В последние дни они много смотрят телевизор, — признаюсь я.

— В это время года телевизор жизненно необходим, — соглашается она, удивляя меня таким редким признанием. — Мои дети бегают по потолку. И угроза, что Санта-Клаус не придет, больше на них не действует.

Со смехом я подхватываю:

— Да. С Руби это так легко не проходит. С Руби ничего не проходит.

Затем, после секундной заминки, я спрашиваю, не хочет ли она кофе.

— С удовольствием, — отвечает подруга. — Спасибо.

Она усаживается за кухонный стол, пока я включаю кофеварку и лезу в шкаф за двумя одинаковыми кружками. Сообразив, что большая часть кружек так и стоят грязные в посудомоечной машине, а другие навалены в раковине, я мысленно пожимаю плечами, хватаю две разные чашки и отказываюсь от блюдец, а заодно и от салфеток под приборы.

Следующие несколько минут я чувствую себя неловко и рада заняться варкой кофе, машинально отвечая на вопросы Эйприл о праздничном шопинге и о том, что мне уже удалось купить. Но когда я подаю ей чашку черного кофе, я уже готова для разговора о том, ради чего и пришла Эйприл.

— Что ж. Вы оказались правы насчет Ника, — начинаю я, поймав ее врасплох. — И вы были правы относительно той женщины... На прошлой неделе я его выгнала.

Эйприл ставит чашку, сморщившись от неподдельного сочувствия.

— О Боже, — говорит она. — Не знаю, что и сказать... Мне искренне жаль.

Я киваю и скованно благодарю ее, на лице Эйприл отражается тревога.

— Обещаю, я никому не скажу. Ни одной живой душе. Никогда.

Я недоверчиво смотрю на нее и продолжаю:

— Эйприл. Мы разошлись. Он здесь не живет. Рано или поздно об этом узнают. Да и вообще... в настоящий момент меня меньше всего заботит, что обо мне скажут люди...

Эйприл кивает, глядя в свой так и не тронутый кофе. Затем она делает глубокий вдох и говорит:

— Тесса. Мне нужно кое в чем тебе признаться... Я хочу тебе сказать...

— Эйприл, — шучу я, — больше никаких дурных новостей, пожалуйста...

Она качает головой:

— Это не о тебе и Нике... Это обо... мне. И Робе. — Мы на миг встречаемся взглядами, и Эйприл выпаливает остальное: — Тесса, я просто хочу, чтобы ты знала... я была на твоем месте. Я знаю, что ты сейчас переживаешь.

Я таращусь на нее, осмысливая услышанное; меньше всего я ожидала от нее такого признания.

— Роб тебе изменил? — потрясена я.

Она еле заметно кивает — судя по ее виду, она чувствует то же, что и я — стыд. Как будто поступок Роба был ее провалом, ее унижением.

— Когда? — спрашиваю я, вспоминая наш недавний парный матч и смелую настойчивость ее заявления, что она уйдет, если такое когда-нибудь случится с ней. Она говорила так убедительно.

— В прошлом году.

— С кем? — вырывается у меня, и я быстро добавляю: — Прости. Это меня не касается. И это не важно.

Покусывая губы, Эйприл отвечает:

— Да ничего... Это его бывшая девушка.

— Мэнди? — уточняю я, вспоминая одержимость Эйприл школьными подружками Роба, зарегистрированными в «Фейсбуке». Она мне тогда казалась такой смешной.

— Да. Мэнди, — отвечает Эйприл, и ее голос понижается на октаву.

— Но... разве она живет не в одной из Дакот[30]?

Эйприл кивает.

— Они воссоединились на двадцатилетии их школьного выпуска, — говорит Эйприл, жестом беря в кавычки слово «воссоединились». — Шлюха с акцентом Фарго[31].

— Откуда ты узнала? Ты уверена? — спрашиваю я, представляя себе сцену наподобие той, что произошла после прогулки Ника по Коммону.