— А ты знаешь, Николай, немцы эту ночь и во Взносном были. Они там копали весь день окопы и обстреливали из пулеметов наш лес.

— А где сейчас бригада?

— Все на своих местах под Взносном.

— Что это немцы затеяли? В лес не пошли и копали, говоришь, окопы вокруг Взносного? Уж не хотят ли они здесь гарнизон свои поставить? А ну-ка, давай посмотрим по карте. — И он развернул карту Толочинского района. — По всей видимости, они хотят заблокировать единственные две дороги, идущие через Бук. Значит, они решили поставить гарнизоны во Взносном и в Серковицах, как раз через них и можно проехать на эти две дороги.

Через два дня опасения Агапоненко подтвердились. Немцы действительно прочно закрепились во Взносном и в Серковицах. Мало того, они временами стали обстреливать со Взносного лес из пушки, установленной в этой деревне.

Эта новость о гарнизонах немцев у самой базы бригады сильно всполошила всех. Раньше мы на Буку чувствовали себя сравнительно спокойно. Самый ближайший гарнизон противника находился в Обольцах, это в пяти километрах от нашей базы. На юге был гарнизон только в Соколине, а на западной стороне Бука — в Волосове. Но все они были сравнительно малочисленными и не тревожили нас. Кроме этих гарнизонов на северной стороне Бука в Белице, Немойце и Рясно также были гарнизоны противника, но они все время подвергались нападению со стороны местных партизан, леоновцев и заслоновцев, и им было не до нас. До этого времени мы выходили на задания с Бука в основном в сторону южных гарнизонов противника: Соколино, Михайловщина, Озерцы, Толочин, Райцы, Муравичи и Плоское, а также на железнодорожную магистраль Минск — Орша. Оттуда мы возвращались на Бук, как в глубокий тыл, где тревожно было только в дни больших карательных экспедиций противника. А теперь обстановка резко изменилась, и Гудков приказал бригаде перебазироваться на западную сторону Бука, под Лавреновичи. И вот теперь все отряды бригады остановились немного южнее нашего лагеря разведчиков.

Несколько дней тому назад в нашем отряде появился еще один партизан. Это был высокий и очень худой мужчина, который оказался хорошим сапожником. Темнокожее морщинистое лицо, с черными, нависшими над глазами бровями, большим носом и плотно сжатыми губами, придавало ему вид угрюмого, неразговорчивого человека. По его морщинистому лицу и сутуловатой спине было трудно определить, сколько ему лет. В лагере под Лавреновичами мы ему организовали что-то похожее на сапожную мастерскую, где он хорошо справлялся с сапожным делом, починил всем разведчикам сапоги и даже командиру отряда сшил новые хромовые сапоги. Работал он с самого раннего утра и до ночи, совершенно не разгибая своей сутулой спины. С приходом в отряд сапожника вопрос с обувью был решен вполне удовлетворительно, а вот с одеждой у нас было пока плохо. Даже я, комиссар отряда, носил трофейный китель немецкого солдата. Но чтобы, случайно встретившись во время своих походов с незнакомыми партизанами, меня не приняли за гитлеровского солдата, сестры Родионовы смастерили мне из куска красного сукна звездочки, которые пришили к рукавам моего кителя. Да и остальные разведчики нашего отряда ходили в сильно поношенных пиджачках или в солдатских, выгоревших на солнце гимнастерках с большими заплатками на рукавах. Сейчас было лето, и нам не требовалась пока теплая одежда, а наступит осень, потом зима, поэтому надо было думать об одежде для наших разведчиков. А их становилось с каждым днем все больше и больше. Нужна была одежда, и мы с командиром отряда решили разыскать среди местных жителей портных и привлечь их в отряд. Но это были пока только планы на будущее. Пришел к нам в отряд и Женя, тот высокий молодой человек из деревни Вейно, который нам помог зимой отобрать у местного мужика пулемет и наган. Он оказался очень храбрым парнем и все время просился у нашего командира пойти на выполнение задания. Агапоненко старался по возможности смирять его пыл. Мы оба жалели этого юного паренька.

— Женя, — говорил я ему, — ты храбрый парень, но надо быть не только храбрым, но и осторожным. Смерти в глаза нужно смотреть тогда, когда это бывает необходимо. А ты иногда бахвалишься своей храбростью. Я понимаю, что ты, как комсомолец, страшно ненавидишь всех гитлеровцев. Но враг-то хитрый, и его надо уметь перехитрить. Своей хитростью и умением воевать мы должны победить врага, но при этом и остаться жить. Вот это и есть наша боевая задача.

— Хорошо, — согласился Женя, — я вас понял и буду осторожным.

И все же мы не сберегли его от случившегося несчастья. Однажды, возвращаясь с очередного разведзадания, он попал под бомбежку вражеского самолета. Ему бы надо где-то отсидеться в канаве или спрятаться в других складках местности, пока самолет противника сбрасывал бомбы, а он, пренебрегая опасностью, шел в полный рост по деревне и попал под град осколков разорвавшейся рядом бомбы. Он был тяжело ранен, и мы его поместили в наш госпиталь на излечение к фельдшеру Ивану Каминскому, который находился в одной из ближайших деревень около Бука. Я несколько раз был у раненого Жени. Вначале все шло хорошо, ему стало лучше, и мы надеялись, что Женя скоро выздоровеет.

* * *

Николай Котов со своей радиостанцией теперь находился в лесу почти рядом с нашим лагерем, и я имел возможность каждый день вечером вместе с ним слушать сводки от Совинформбюро и записывать их на листы бумаги. А днем я тщательно все переписывал и отдавал нашим разведчикам, а часть листовок передавал в другие отряды.

5 июля 1943 года мы, как обычно, включили радиоприемник и стали ждать сообщений из Москвы. Мы услышали тревожную весть: «Мощные группировки немецко-фашистских войск перешли в наступление на северном и южном фасах Курской дуги. Части армий Центрального и Воронежского фронтов отражают ожесточенные атаки огромного количества танков и авиации противника. Прилагая огромные усилия, врагу удалось за день продвинуться на узком участке Центрального фронта на 6–8 километров, а на южном фасе Курского выступа им удалось лишь вклиниться на 8–10 километров. С величайшей стойкостью обороняются советские воины, проявляя массовый героизм и отвагу». Мы с затаенным дыханием прислушивались к далекому голосу Москвы. Приемник работал плохо, и мы еле улавливали смысл передач московского радио. Когда кончилась радиопередача, мы с Николаем Котовым обменялись мнениями:

— Неужели немцы снова прорвут нашу оборону и пойдут в наступление на Центральном фронте? Неужели наши войска не выдержат этого натиска? — задавал мне один вопрос за другим Котов.

— Я все же думаю, этого не произойдет. Сейчас не 1941 год. Наша армия окрепла и имеет уже достаточно большой опыт ведения войны. Ты смотри, Николай, весь день шли ожесточенные бои, а продвинулись немцы только на узких участках фронта на 8–10 километров. Теперь вспомним лето 1942 года, когда они наступали на юге страны. Они тогда прорывались через наш фронт сравнительно легко, так как у них был большой перевес в технике: танках и особенно в авиации. Наша армия не могла тогда сдержать их натиска. А теперь другое дело, тыл стал давать много танков и самолетов.

— Да, тяжело сейчас там нашим солдатам.

— Николай, давай сейчас перепишем все, что мы успели записать, и сообщим нашему комбригу.