Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ирина, можно вас на пару слов.
Мать Соны останавливается так резко, будто рядом с ее виском прогремел выстрел. Ее лицо, которое я привык видеть спокойным и отрешенным, сейчас излучает неприятие.
— По какому поводу? — холодно произносит она, крепче сжимая пакеты, которые держит в руках.
Если своим неприступным видом она пытается меня смутить, то зря. Если уж я бросил все и прилетел сюда, ей, как минимум, придется меня выслушать. По тому, что я видел в больнице, она вовсе не бессердечная сволочь, и едва ли ей наплевать на счастье собственной дочери.
— О Соне, разумеется. Здесь неподалеку есть кафе. Удобнее разговаривать будет там.
Мы заходим в небольшое здание.
— Мне кофе, — говорю я подошедшему официанту и вопросительно смотрю на Ирину: — Вы что будете?
Глядя мимо меня, мать Соны передергивает плечами:
— Ничего не буду, спасибо.
Я давлю в себе поднимающееся раздражение и прошу парня принести для нее чай. В конце концов, никто не говорил, что будет легко. Для нее я беспринципный гад, совративший ее единственную дочь, и продраться через это удобное убеждение едва ли будет просто. Ведь если она хотя бы на секунду допустит мысль о том, что отношения между мной и Соной — обоюдное желание двух взрослых людей, перед ней встанет задача посерьезнее. Например, необходимость принять право дочери на самостоятельность и избавление от собственных страхов. Презирать кого-то всегда проще, чем понять.
— Можете начинать говорить, — отрывисто бросает Ирина. — Извините, но я устала после смены и хочу поскорее попасть домой.
Я с новым вниманием оглядываю ее лицо: уголки губ, опущенные вниз, запавшие от недосыпа глаза. Имею ли я право осуждать ее за то, что видит мир так, как ей удобно? Скорее всего, не имею. Ее жизнь сильно отличается от моей, и дело не только в материальном достатке. В женщине напротив, моей, по сути, ровеснице, чувствуется бесконечная усталость и скованность стереотипами. И, скорее всего, у нее уже долгое время никого нет. Откуда здесь взяться пониманию того, что происходит между мной и Соной?
— Я привык говорить напрямую, поэтому едва ли смогу быть достаточно деликатным, как вы этого ждете. Что бы вы ни думали о моих отношениях с Соной, особенно с учетом того, как вам их преподнесли, вы ошибаетесь. Для меня Сона — особенная девушка, иначе я бы здесь не сидел. Моя дочь, которую я тоже очень люблю, ровесница вашей, и я догадываюсь, что вы можете чувствовать.
— Вот именно, — обвинительно вставляет женщина. — Ваша Лена — ровесница моей Соны, поэтому я не понимаю, как вы могли… Я отпустила дочь в Москву, думая, что с родителями подруги она будет под присмотром… Я понятия не имела, что вы...
— И вы сделали абсолютно правильно. Соне удалось поступить в МГУ, что уже является поводом для гордости. Или вы рассматривали вариант не позволить ей получить образование в одном из лучших университетов страны ради возможности привязать к себе?
Глаза Ирины вспыхивают возмущением, на бесцветных щеках проступает румянец. Такая реакция понятна, ведь именно это она и делает сейчас. Вынуждает дочь перевестись в провинциальный вуз ради собственного спокойствия.
— Разумеется, я бы никогда этого не сделала. Решение о переезде в Москву было нашим обоюдным.
— Значит, я не так понял смысл фразы «я ее отпустила». Прозвучало так, будто решение принимали только вы.
Поджав губы, мать Соны тянется к чаю, который не собиралась пить. Мне, наконец, удалось пошатнуть глухую стену ее обороны.
— Ирина, скажу вам прямо: я приехал за Соной и без нее уезжать не планирую. И не только потому, что у меня есть к ней чувства. Так же я беспокоюсь за ее будущее. Здесь ей нечего делать. В этом городе, в этом средней руки университете...
— Это не вам решать, — дрожащим голосом перебивает Ирина, сжав пальцы в кулаки. — Решение о возвращении Сона приняла сама. Я ее не заставляла!
— После того, как вас увезли в больницу. И после того, как вы на эмоциях сказали ей, что она больше вам не дочь.
Возможно, я перегибаю палку с прямолинейностью: лицо матери Соны покрывается бурыми пятнами, тонкие ноздри трепещут.
— Вы не имеете право судить о моих отношениях с дочерью, — гневно чеканит она. — Ее отец давно умер, и я растила ее одна…
— Да, я слышал об этом. И приношу свои соболезнования. Вы красивая женщина, Ирина. Странно, что за это время у вас никто не появился.
— Мать не всегда может позволить ту же свободу, что и отец, Борис Александрович, — в голосе женщины отчетливо слышны упрек и горечь. — Каково было бы Соне при мысли, что я вступила в новые отношения, предав память ее отца? Думаете, легко ребенку такое принять?
— Вполне возможно, что непросто. Но это не означает, что нужно ставить на себе крест. Дети имеют свойство становиться взрослыми, а после этого родителям нужно как-то продолжать жить дальше. Вы спрашивали у Соны, нужна ли ей такая жертва? Уверен, знай она, что речь идет о вашем счастье, то нашла бы в себе силы принять новость о новом мужчине.
— Это на словах хорошо рассуждать, — тихо говорит Ирина, уставившись в ободок чашки.
Здесь я с ней согласен. Рассуждать о том, что она сделала не так, гораздо проще, чем оценить собственные промахи. Еще недавно я и сам не хотел отпускать Лену в Адлер. Но еще я слишком эгоистичен, чтобы отказываться от собственного счастья во имя кого бы то ни было. И как видно не зря. Я, по крайней мере, не считаю, что кто-то обязан возместить ущерб, причиненный себе добровольно.
— Я вчера заходил к вам домой. Сона здесь не счастлива. Она очень любит вас, но любви и привязанности к матери в ее возрасте больше не достаточно. Не обесценивайте ее чувства и ее выбор. Ни к чему хорошему это не приведет.
Ирина вскидывает глаза. Сейчас них почти нет гнева — больше растерянность.
— Откуда вам знать, что через месяц она не встретит своего ровесника и так же не влюбится? Ей всего девятнадцать. В этом возрасте чувства непостоянны.
— Гарантий у меня конечно нет. Как и у вас нет гарантий, что вы не
