– Да положи ты на него, какой он тебе, к черту, друг, – сказал Андрей, одновременно жалея и злясь на отца.

Отец все горбился и покачивал ногой, дымя сигаретой, а потом резко вскинул голову и спросил:

– Ты мне вот что скажи, сын, у вас там точно все в порядке?

Андрей пожал плечами.

– Наталья дурака валяет. Но ты меня знаешь… В общем, осталось еще одно дело сделать, и жизнь опять станет лучше и веселее.

– А ты тестю на нее пожалуйся. Пускай отдерет ее по-родственному по голой заднице.

Андрей усмехнулся и встал.

– Ну ладно, мне идти надо, а то в банк опоздаем, матери привет.

Отец пошел за ним в коридор. Курил и молча смотрел, как он натягивает на себя куртку. Надо было еще что-то сказать перед уходом, как-то подбодрить его в их обычной грубовато-шутливой манере, но, зашнуровывая ботинки, он так и не смог найти нужных слов, подходящих привычному тону, и поэтому просто спросил:

– Ну так что, часа в три в воскресенье? Балычок в субботу привезем.

Отец кивнул.

– Как там Сашка?

Андрей видел, что отцу хотелось, чтобы он еще остался немного, как будто надеялся, что за эти пару минут в полутемном коридоре, в приливе доверия и вдруг растаяв душой, он раскололся бы насчет Натальи и ее урлы. И тогда отец дал бы ему наконец мудрый совет, десятком золотых слов от чистого сердца разрешив все его проблемы. За год отец оторвался от реальности на вечность.

– Да бандитка она, драть ее некому, ну ладно, бывай, я пошел, а то Славка заждался, – сказал он и быстро закрыл за собой дверь, чтобы отец не успел спросить еще чего-нибудь.

Чтобы прийти в себя, Андрей пошел к морю. Дойдя до пирса, он остановился и уперся взглядом в еле видимый горизонт. Плеск воды вымывал из ушей отцовскую брань, и он немного успокоился. Осмотревшись, он увидел, что «мерседес» белел в стороне порта у самого прибоя и тоже отдыхал, выключив фары. Славки нигде не было видно, наверное, остался сидеть в машине, а может, пошел размять ноги. Андрей ухмыльнулся. Славка пошел размять ноги. Ну а почему бы и нет, собственно? Он же тоже ходил все это время на своих двоих, и ничего, что они, не люди, по ту сторону?

Потрясенный увиденным, Андрей совсем забыл об «ауди». А ведь в родительском доме он увидел только частичку того, что ему предстояло. Окунувшись взглядом в волны, своим беспрерывным ходом отрицающие конечность, Андрей чувствовал, как и время теряет границы, перемешивается, и от этого ему опять стало жутко. Будущее, в которое он только что заглянул, могло остаться позади, но с таким же успехом оно опять подстерегало его в доме и неизвестно, в каком виде оно предстанет ему теперь. Конечно, он мог сесть в машину и, не оборачиваясь, взмыть в бледное пространство, но эта мысль показалась ему еще более непереносимой. Какой-то голос нашептывал ему, что так легко ему не отделаться и что остановка у родительского дома – его единственный шанс что-то понять и, как бы бессмысленно это не звучало, отдать долги тем, кто и не подозревал об их существовании.

Он представления не имел, сколько утекло земного времени, пока он приходил в чувство у моря, готовясь к следующей встрече. Во дворе, по крайней мере на первый взгляд, ничего не изменилось. Правда, «фольксваген» перед домом исчез, и рябила желтым береза, а за забором у кустов малины были навалены доски. Мимо, тяжело дыша, пробежали овчарки, которых давеча кормила мать. На всякий случай Андрей сначала заглянул в окно. На кухне было темно и пусто, но на столе на веранде стоял чайник и вазочка, прикрытая салфеткой. Первое, что он услышал, когда вошел в дом, было тиканье часов, отсчитывающих неизвестное ему время. Сжимая в кулаке ключи, которые на этот раз ему не понадобились, так как дверь была открыта, он осторожно заглянул на кухню и прошелся взглядом по углам. Дверь в гостиную теперь была приоткрыта, и, пройдя через кухню, он тихонько толкнул ее. Из-за занавешенных окон здесь было темнее, чем на кухне. Шторы были старые, еще из родительской квартиры. Перед большим окном теперь стоял диван с бельем и скомканным одеялом. Воздух был пропитан табаком и псиной. Вся комната как-то почернела. И желтые в крапинку занавески, и потолок, и белье на диване, и книги, и даже банки с огурцами и пустые бутылки на столе, – все было покрыто темным налетом, как будто сюда уже пробралась чернота небытия. Он чувствовал, что отец где-то здесь, но все еще медлил. Наконец, повернувшись, он увидел его. Отец сидел на стуле в глубине комнаты у книжной стенки, нога на ногу, в той же позе, в какой он видел его последний раз, когда тот крыл Сан Саныча и новые времена. Правда, теперь его голова была опущена на грудь, и, слава богу, пока не было видно его лица. Отец был покрыт таким же темным налетом, как и предметы в комнате, почти неотличимый от неживой материи. Он сильно поседел и тоже сжался, как и мать. Одна рука лежала на колене, а другая свешивалась вниз, с сигаретой между пальцами. На пол падали кусочки пепла. Он был в майке и тренировочных штанах. Время от времени он встряхивал головой, но она тут же опять падала ему на грудь. Отец спал, каким-то чудом удерживаясь на стуле. Нагнувшись, Андрей посмотрел ему в лицо и ужаснулся. Он не знал, сколько сейчас лет отцу, но этому страшному старику с опухшими от водки чертами можно было дать лет восемьдесят. Вдруг отец что-то забормотал и покачнулся. Потом открыл глаза и уставился на Андрея. Через секунду он закрыл их и снова погрузился в сон. Ему бы дотащить его до дивана, уложить и накрыть одеялом, чтобы не видеть его бессмысленно качающимся на стуле идиотом. Сделать бы что-нибудь, чтобы прервать это невыносимое зрелище. Разбудить, растолкать, растрясти, заорать во все горло. Но, находясь по ту сторону, он был нем и бессилен. Осыпалась сигарета, тая на глазах, еще чуть-чуть – и отец обожжет себе пальцы и проснется, и, может быть, сам как-то дотащится до дивана. Но отец, наоборот, стал раскачиваться еще сильнее, теперь уже мыча и тряся головой, горячась и возражая кому-то по старой привычке, и тогда Андрей, не зная, что делать, вдруг упал перед ним на колени. Мать выжила и даже не сошла с ума, а сошел с ума отец, превратив дом своей мечты в берлогу, где он прятался от жизни в безумных снах. Обхватив его колени, Андрей уткнулся в них лицом, прося прощения за то, что мог вернуться к нему лишь бесплотной, холодной тенью. Отец все качался, балансируя на кончике стула, но уже затихнув, как будто перенесся в другой, более мирный сон. Из кухни послышались шаги и голос матери. Она говорила с кем-то мягким тоном. Дойдя до двери, остановилась.

– Подожди меня здесь.

В ответ заскулили.

– И даже не думай. Нечего тебе здесь делать, – повторила она. – Я сама-то сюда захожу только в крайнем случае, из чувства самосохранения, как бы он дом не спалил, ты сам знаешь, милый, на что он способен.

Мать уже была в комнате.

– Господи, ты посмотри, во что он все превратил. Он же меня сюда уже год не пускает. Теперь взял новую моду: завтракает здесь в гордом одиночестве. Ему, видишь ли, все опротивело. Чарли, лапушка, ты видел, какой чай он себе заваривает? Да такой чифирь только на зоне пьют, когда наркотиков не могут достать. Я ему говорю, у тебя и так давление высокое, а он мне пальцем наверх тычет – а я, может, сдохнуть хочу, надоело мне, говорит, смотреть в пустое небо, и солнце так надоело, что сил больше нет никаких, я вот плащ белый надену и буду помирать. Да у него сроду белого плаща не было. Вот-вот, совсем с ума сошел, я тоже так считаю, лапушка, – продолжала мать, повернувшись к двери. – Боже, что здесь творится… Ну, что он сам за собой не убирает, это ладно, но ведь и мне не дает. Не смей сюда заходить, не смей притрагиваться к моим вещам, всё на мои деньги куплено. Ах, негодяй, смотри, что делает, я же ему сто раз говорила, чтобы не курил, если напьется.