— Понятия не имею.

— Разыщу что-нибудь необыкновенное, такое, о чем ты и не мечтала.

— Прелестно. Что ты читаешь? — Пенелопа взяла книгу. — «Элизабет и ее немецкий сад». Софи, ты же ее раз сто читала.

— Да уж, не меньше. И все равно люблю перечитывать. Она меня утешает, успокаивает. Напоминает о мире, в котором мы когда-то жили и снова будем жить, когда война кончится.

Пенелопа открыла книгу наугад и стала читать вслух:

— «Есть ли на свете женщина счастливее меня? Я живу в саду, меня окружают книги, дети, птицы, цветы, и у меня вдоволь досуга, чтобы всем насладиться». — Она засмеялась и захлопнула книгу. — Да, все это у тебя есть. Только вот досуга не хватает. Ну, покойной ночи. — И они поцеловали друг друга.

— Покойной ночи, родная.

Она позвонила из Лондона, и голос ее звенел от радости, Лоренс слышал это сквозь треск и шум на линии.

— Лоренс, это я, Софи. Как ты, дорогой? Да, я замечательно. Ты был совершенно прав: все совсем не так страшно, как я себе представляла. Разумеется, некоторые дома разрушены — такое впечатление, будто у улицы выбит зуб, — на мостовых огромные воронки, но все держатся стойко и мужественно, даже умудряются смеяться, будто так и должно быть. А сколько всего интересного в Лондоне! Мы были на двух концертах, слушали Майру Хесс, она изумительна, тебе бы очень понравилась. Я встречалась с Эллингтонами, видела их сына Ральфа, помнишь, какой был чудесный мальчик, он учился в художественном училище при Лондонском университете, а теперь летчик. Дом наш в порядке, пока выстоял под шквалом бомб и снарядов, и такое счастье снова быть здесь. А Вилли Фридман выращивает в саду овощи…

Наконец Лоренсу удалось вставить словечко.

— Что ты делаешь нынче вечером? — спросил он.

— Идем ужинать к Диккенсам, Питер с Элизабет и я. Помнишь их? Он врач, работал вместе с Питером, они живут возле «Херлингема».

— Как вы туда поедете?

— На такси или на метро. Видел бы ты, что сейчас творится в лондонском метро: на станциях полно спящих людей. Сначала поют, веселятся, потом засыпают. Ах, дорогой мой, короткие гудки, пора прощаться. Передай всем привет, послезавтра я буду дома.

Ночью Пенелопа неожиданно проснулась с бешено колотящимся сердцем. Что это было — чей-то голос, шум? Может быть, заплакала Нэнси? Пенелопа лежала, вслушиваясь, но слышала только оглушительный стук своего испуганного сердца. Постепенно оно успокоилось, и тогда она различила шаги на лестничной площадке, скрип ступенек, щелчок выключателя внизу. Она встала, вышла из комнаты и нагнулась над перилами. В холле горел свет.

— Папа́?

Он не отозвался. Пенелопа подошла к родительской спальне и заглянула в дверь. Постель была смята, но пуста. Она вернулась на площадку, постояла. Что с ним? Может быть, ему нехорошо? Напрягая слух, она услышала, как он ходит по гостиной. Потом все стихло. У него бессонница, только и всего. Когда у него бессонница, он часто спускается, разводит в камине огонь и читает.

Пенелопа снова легла в постель, но заснуть не могла. Она лежала в темноте и глядела в черное небо за открытым окном. Внизу, на пляже, в плеске волн, поднимался прибой, валы с шипением накатывали на песок. Пенелопа слушала ночные голоса океана и, лежа с открытыми глазами, ждала, когда настанет рассвет.

Около семи она встала и спустилась вниз. Лоренс уже включил радио. Играла музыка. Он ждал передачи утренних новостей.

— Папа́.

Он предостерегающе поднял руку, чтобы она молчала. Музыка смолкла, прозвучал сигнал времени. «Говорит Лондон. Семь часов ноль минут по Гринвичу. Передаем утренние новости». Читал их Алвар Лидделл — спокойный голос, сдержанная, строгая интонация. Он сообщил о ночном налете на Лондон: зажигательные бомбы, фугасные, осколочные сыпались с неба градом. До сих пор еще горят некоторые дома, но с пожарами борются пожарные команды… сильно пострадали доки… Пенелопа протянула руку к приемнику и выключила. Лоренс удивленно посмотрел на нее. На нем был старый трикотажный халат, щетина на подбородке поблескивала, как иней.

— Я не спал сегодня, — сказал он.

— Знаю. Я слышала, как ты спускался.

— Сидел здесь, ждал утра.

— Папа́, ведь налеты бывают почти каждую ночь. Не волнуйся. Я приготовлю чай. Все обойдется. Сейчас мы выпьем чаю и позвоним на Оукли-стрит. Все будет хорошо, папа́, увидишь.

Они стали звонить, но телефонистка сказала им, что после ночного налета связи с Лондоном нет. Все утро, час за часом, пытались они пробиться, и все напрасно.

— Софи пробует дозвониться до нас, папа́, а мы пытаемся дозвониться ей. Она так же расстроена, как мы, и так же волнуется, она же знает, как мы встревожены.

Телефон зазвонил только в полдень. Пенелопа резала овощи для супа в кухне возле раковины. Услышав звонок, она бросила нож и кинулась в гостиную, на ходу вытирая руки о фартук. Но сидевший у аппарата Лоренс уже снял трубку. Она опустилась возле него на колени и приблизила к нему голову, чтобы не пропустить ни слова.

— Алло, это Карн-коттедж… Алло!

В трубке раздались вой, писк, странный треск, наконец произнесли «алло», но это был не голос Софи.

— Говорит Лоренс Стерн.

— Здравствуйте, Лоренс, это Лала Фридман. Помните меня? Лала с Оукли-стрит. Я никак не могла к вам пробиться. Больше двух часов. Я… — Голос вдруг пресекся, она замолчала.

— Лала, что случилось?

— С вами кто-нибудь есть?

— Со мной Пенелопа. Что… Софи, да?

— Да. Ах, Лоренс, да. И Клиффорды. Все трое. Все погибли. Фугасная бомба попала прямо в дом Диккенсов. От него ничего не осталось. Мы ходили туда с Вилли. Они не вернулись ночевать, и утром Вилли хотел позвонить Диккенсам, но, конечно, телефон не работал. И мы пошли узнать, что случилось. Мы были там на Рождество и потому знали, как ехать. Взяли такси. Но потом пришлось идти пешком…

Ничего не осталось…

— …дошли до конца улицы, а там оцеплено, и никого не пропускают, пожарные все еще тушили пожар. Но мы все равно увидели. Дом исчез. На его месте была огромная черная воронка. Там был полицейский, я стала его расспрашивать, он очень сочувствовал, но сказал, что надежды нет. Нет надежды, Лоренс. — Она заплакала. — Все погибли, все. Простите меня. Простите за то, что рассказала вам этот ужас.

Ничего не осталось…

— Спасибо, что пошли искать их, — произнес Лоренс. — Спасибо, что позвонили нам…

— Никогда в жизни мне не приходилось сообщать людям такие страшные вести.

— Да, — произнес Лоренс. — Да. — Он так и сидел, сжимая своими искалеченными пальцами трубку. Потом положил, не сразу попав на рычаг. Пенелопа уткнулась лицом в его толстый шерстяной свитер. В наступившем молчании была пустота. Пустота смерти.