Роды произошли точно в ожидаемый срок, в конце ноября. Родился ребенок не в Карн-коттедже, как Пенелопа, а в маленькой больничке Порткерриса. Девочка появилась на свет так быстро, что доктор даже не успел приехать. Пенелопа и акушерка миссис Роджерс вынуждены были справляться одни. Нужно сказать, у них все получилось на редкость удачно. Убедившись, что с роженицей все в порядке, сестра Роджерс, согласно обычаю, унесла девочку, искупала ее, надела крошечную сорочку и платьице и завернула в шотландскую шаль, которую Софи — можно не сомневаться, что именно Софи, — отыскала в одном из ящиков комода, благоухающую нафталином.

У Пенелопы была своя теория относительно младенцев. Ей в жизни не приходилось за ними ухаживать, она даже не держала ни одного на руках, но была твердо убеждена, что молодая мать узнает своего ребенка сразу же, как только увидит. Осторожно отведет от нежного личика складки шали, посмотрит на него и скажет: «Ну конечно, это ты. Здравствуй!»

Но ничего подобного не произошло. Когда акушерка миссис Роджерс наконец вернулась, держа младенца с такой гордостью, будто это было ее собственное дитя, и бережно положила в нетерпеливо протянутые руки Пенелопы, та с жадностью впилась в девочку взглядом. Толстая, со светлыми волосиками, мутно-голубыми, близко посаженными глазками, пухлыми, как булки, щеками, она напоминала распустившуюся розу и не была похожа ни на кого из родных Пенелопы и Амброза. О Софи и Лоренсе даже говорить не приходилось, равно как и о Долли; видимо, в жилах этого существа, которое прожило на свете уже час, не было ни единой капли крови Стернов.

— Какая она у нас красавица, — пропела миссис Роджерс, с восхищением глядя на девочку.

— Да, — равнодушно согласилась Пенелопа. Если бы в больнице были другие молодые матери, она бы заявила, что детей перепутали и ей принесли чужого ребенка, но она была здесь единственной роженицей, так что это было просто невозможно.

— Вы только посмотрите, какие у нее голубые глазки! Она похожа на цветок. Я оставлю ее здесь и позвоню вашей матушке.

Но Пенелопа не захотела остаться с ребенком. Она решительно не знала, что ему сказать.

— Нет, сестра, унесите ее, пожалуйста. Вдруг я ее уроню, или еще что-нибудь случится.

Тактичная акушерка не стала возражать. Молодые матери нередко вели себя странно, и она, Бог свидетель, всякого навидалась.

— Сейчас, сейчас, — проворковала Роджерс, беря на руки шерстяной сверток. — Это чья такая золотая девочка? Чья ненаглядная куколка? — И, шурша жестко накрахмаленным передником, вышла из палаты.

Пенелопа, радуясь, что избавилась от них обеих, откинулась на подушки и уставилась в потолок. У нее родился ребенок. Она стала матерью. Она — мать ребенка Амброза Килинга.

Амброз…

К своему величайшему смятению, она вдруг почувствовала, что не может больше не думать о том, что произошло в те кошмарные три дня, обреченные принести им всем несчастье еще до того, как наступили, потому что ожидаемый приезд Амброза стал причиной единственной за всю жизнь настоящей ссоры между Пенелопой и ее матерью. После обеда Пенелопа пошла с тетей Этель пить чай к ее престарелой приятельнице, которая жила в Пензансе. Когда они вернулись в Карн-коттедж, Софи в восторге объявила дочери, что ту ждет наверху восхитительный сюрприз. Пенелопа послушно поднялась за матерью в свою комнату и там вместо своей любимой девичьей кровати увидела новое двуспальное чудовище, которое заняло все свободное пространство. Они никогда раньше не ссорились, но тут с Пенелопой случилось что-то непонятное: она пришла в бешенство, потеряла власть над собой и крикнула Софи, что та не имеет права, что это ее спальня, ее кровать. Это не восхитительный сюрприз, а омерзительный. Ей не нужна двуспальная кровать, это гадость, и она никогда не будет спать на ней.

Софи, с ее галльским темпераментом, вспыхнула как спичка. Мужчина вернулся на несколько дней с войны, где каждую минуту рисковал жизнью, и должен спать с женой в односпальной кровати?! О чем Пенелопа думает? Она не девочка, она замужняя женщина. И это не ее спальня, а их с Амброзом спальня. Что за детские выходки? Тут Пенелопа разразилась слезами ярости и завопила, что она на сносях и не хочет ни с каким мужем спать. Кончилось тем, что они с Софи принялись орать друг на друга, как рыбные торговки.

Такого скандала у них в семье в жизни не было. Все страшно расстроились. Папа́ был в ярости, остальные домочадцы ходили на цыпочках и говорили шепотом. Но постепенно все уладилось, мать с дочерью, конечно, помирились, попросили друг у друга прощения, поцеловались и больше о ссоре не вспоминали. Но Пенелопа уже не ждала ничего хорошего от встречи с Амброзом. И теперь, оглядываясь в прошлое, она признала, что ссора сыграла большую роль в разразившейся катастрофе.

Амброз… Она — жена Амброза…

Ее губы задрожали. Горло перехватило. Глаза стали наливаться слезами, закапали на подушку и вдруг хлынули неудержимым потоком. Она не могла ничего с собой сделать, не могла их остановить. Казалось, слезы копились много лет и вот теперь решили пролиться все сразу. Она все так же горько плакала, когда в дверь радостно влетела счастливая Софи. На ней были красно-коричневые брюки и грубой вязки свитер, в которых она стряпала, когда позвонила миссис Роджерс, и, конечно же, в руках огромный букет хризантем, которые она сорвала, пока бежала из дома по саду.

— Моя дорогая девочка, моя умница, так быстро… — Она бросила цветы на стул и пошла туда, где должен был лежать ребенок, желая поскорее обнять его. — Миссис Роджерс говорит… — Она умолкла. Радость мгновенно исчезла с ее лица, на нем появилась тревога, потом страх. — Пенелопа… — Она села на край кровати и взяла дочь за руку. — Родная моя, что с тобой? Ты намучилась? Было очень больно?

Задыхаясь от слез, Пенелопа лишь покачала головой. Нос у нее распух, лицо покраснело.

— Вот, возьми. — Всегда практичная Софи протянула ей чистый носовой платок, благоухающий свежестью и духами. — Высморкайся и утри слезы.

Пенелопа послушно взяла платок. Она чувствовала, что острота горя проходит. Стоило появиться Софи, сесть рядом, и ей стало гораздо лучше.

Она высморкалась, промокнула лицо, всхлипнула несколько раз и почувствовала, что в состоянии сесть. Софи взбила и перевернула подушки мокрой стороной вниз.

— Ну вот, а теперь скажи мне, что случилось. Что-нибудь не в порядке с малышкой?

— Нет, нет. Она тут ни при чем.

— Тогда кто же?

— Амброз. Ах, Софи, я не люблю Амброза. И зачем я только вышла за него замуж?!

Наконец-то это было произнесено. Какое же огромное облегчение почувствовала Пенелопа оттого, что призналась в этом вслух! Она посмотрела матери в глаза — в них была только печаль, ни удивления, ни растерянности: Софи была верна себе. Она помолчала немного, потом произнесла его имя: «Амброз», словно оно было разгадкой какой-то сложной головоломки.

— Теперь я все поняла. Я совершила ужасную, непоправимую ошибку.