– Это не так! – вскричал Керенский. – Вам не понять. Я надеялся, я верил. Верил в наших людей! Весь расчёт – на сознательность, а не на палку капрала, которой солдат должен бояться больше неприятеля, или как там формулировал германский Фридрих. Революция дала народу свободу – так кто, если не сам народ, защитит революцию с оружием в руках?! А они! Пулемётный полк восстал, матросы в Кронштадте… Неблагодарные!

Мне вдруг стало жалко его, уставшего человека с болезненным лицом. На миг показалось, что он такой и есть – не расчётливый политик, а наивный мечтатель.

– Впрочем, – он вяло махнул рукой, – я уже подписал указ о восстановлении смертной казни на фронте. И сменил главнокомандующего; надеюсь, такой решительный человек, как Корнилов, сможет добиться… Ладно. Давайте о наших делах.

Я вскочил, расстегнул портфель.

– Сидите, – поморщился Керенский, – что вы там достаёте?

– План освоения производства танков в России. Мне удалось достать технологические карты, а чертежи добыла наша разведка. Самый простой и доступный вариант – скопировать французский танк «Рено», внеся некоторые улучшения, придуманные мною: например, сочетание пушки и пулемёта в башне. Для этого есть все возможности, нужны лишь средства и время, не больше года, и первые образцы…

– Времени нет, – перебил Керенский, – тем более года. Я вызвал вас не за этим. А вот зачем.

Он убрал газету: под ней оказалась стопка набитых папок, и верхней – знакомая, зелёная, с надписью моей рукой на обложке.

– Вот что мне нужно. – Министр-председатель хлопнул ладонью по стопке. – «Кот Баюн». Хорошо, что мои помощники раскопали его в архивах. Тупым царским чиновникам было не понять всех перспектив, в том числе моральных, применения принципиально нового оружия. Поэтому я и вытащил вас от союзников. Надеюсь, парижские кокотки переживут эту утрату?

Ага, кокотки. И шансоньетки. Париж я видел в основном из окна госпиталя на Монмартре, где меня чинили после апрельской катастрофы.

Я начал злиться.

– Итак, давайте в двух словах: что есть «Кот Баюн»?

– Не уверен, что смогу в двух словах. Но если совсем коротко: человек представляет собой электрохимическую машину. Сигналы, передаваемые по нервам, родственны телеграфным. И на эти сигналы, на скорость их прохождения и точность передачи можно влиять с помощью химических веществ. Примеры перед глазами: алкоголь, кокаин, гашиш и тому подобное. Конечно, наука пока делает первые шаги в нейрофизиологии; катастрофически не хватает данных, но гипотезы выдвигать это не мешает. Есть разрозненные сведения об экспериментах германских биологов; есть отброшенные академиком Павловым данные – они показались ему излишними, а мне – в самый раз…

– Лаконичнее.

– Хорошо. Только вывод: я считаю возможным создание боевого газа, который не убьёт противника, а лишь временно, на десяток часов, погрузит его в бессознательное состояние. В результате наступающие войска без боя займут вражеские позиции и пленят поражённых таковым газом. Победа будет достигнута без пролития крови. Это перевернёт всё представление о войне.

– Вот! Именно это нам нужно. Я немедленно создам правительственную комиссию под своим председательством. Секретную, разумеется. Любые средства будут в вашем распоряжении.

Керенский схватил карандаш, посмотрел на меня:

– Ну?

– Виноват, – растерялся я, – что «ну»?

– Диктуйте, Ярилов. Что нужно в первую очередь.

Я не ожидал такого натиска. Начал бормотать что-то про специальную лабораторию, оборудование для экспериментов, материалы. И люди ведь нужны!

– Олег Михайлович Тарарыкин, – записывал Керенский, – пяток приват-доцентов хватит? Так, специальное распоряжение московскому и казанскому заводам. Эти ваши «метилпиперидил» я даже записывать не буду – отдельным списком представите реактивы и материалы. Это хоть что?

– Продукты органической химии. Лучший специалист по ней – генерал-лейтенант Ипатьев.

– Значит, будет работать на вас генерал Ипатьев.

У меня кругом шла голова. Не верилось в происходящее.

– Что-то ещё? Может, есть личные просьбы? Деньги, звание, квартира?

– Спасибо, Александр Фёдорович, не до них. У меня один вопрос: кто теперь будет являться моим непосредственным воинским начальником?

– Зачем вам? – хмыкнул Керенский. – Это дело не военных, учитывая его государственную важность, а правительственное. Считайте, что я – ваш начальник.

Я замялся:

– У меня рапорт по личной надобности. Нужно разрешение на женитьбу.

– Чью?

– Мою, разумеется. Младшему офицеру требуется одобрение полкового командира либо другого начальника.

– Пережитки царского прошлого, – хмыкнул Керенский, – пора уже забыть о них, капитан.

– Поручик.

– Капитан. Или вы будете возражать военному министру? Я бы и полковника дал, но мой секретарь сказал, что это будет вам во вред, вызовет ненужные слухи. Может, месяца через три. Давайте свой рапорт.

Керенский читал, улыбаясь:

– Так-так. Горенко Дарья Степановна, уроженка Екатеринослава, из мещан… Вы ретроград, Ярилов! Забудьте про сословия, нет их, всё. Берите, пользуйтесь.

Я забрал бумагу: по диагонали стояло размашистое «Разрешаю».

И подпись: Керенский, министр-председатель Временного правительства России.

* * *

Август 1917 г., Петроград

Я проснулся от её взгляда: она лежала, упёршись локтем в подушку и положив щёку на ладонь.

Форточка была приоткрыта, надувалась пузырём штора; доносились ранние звуки: воробьиное заседание, шуршание метлы дворника-татарина и его ругань. Ещё прохладно перед жарким днём; но Даша была тёплой ото сна, такой манкой и уютной, что я, конечно, обнял её и поцеловал. Долго-долго.

Потом спохватился:

– Надо подниматься, тётка вот-вот проснётся. Будет неловко.

– Чего мне стесняться? Я – твоя невеста, скоро жена.

– Всё равно надо. День у меня трудный: принимать оборудование на станции, потом везти на пристань. Хорошо бы сегодня уже приступить к установке.

Дашенька вздохнула:

– Опять долго не увидимся. Всё-таки можно поселиться у тебя?

– Нет. Нестроение, грязь, пыль, грубая солдатня. И, потом, это просто опасно. Секретная химическая лаборатория – не место для прелестной барышни, даже если она невеста начальника.

Этот день вымотал меня: подвод не прислали, пришлось торговаться с ломовиками, потом на Васильевском обоз остановил какой-то патруль, с подозрением проверявший ящики с английскими надписями, и никакие упоминания решения правительства и важности груза на них не действовали.